– И сгинуть где-то в области на чьей-то даче? – прервал ее Антон. – Ну уж нет, мать! Тем более, не факт, что он тебе поверит и поведется. Думаю, лучше собрать информацию иным способом. Поэтому я и завел речь об изменении внешности. Тебе надо действовать под прикрытием – и начать работу в центре областного телевидения, где находится офис программы Харламова «Суд идет!».
– Ну да, там меня, конечно, ждут с распростертыми объятиями! – заявила иронично Рита. – Если Харламов узнает, что я у него подвизаюсь в качестве редактора или кого бы там ни было, он быстро выставит меня на улицу. И это в лучшем случае – выставит…
Такие, как Харламов и Барковский, наверняка предпочитали устранять свидетелей.
Антон вздохнул.
– Мать, на редактора, причем без диплома, ты, конечно, не потянешь. Работает там в телецентре одна моя бывшая пассия, умудренная опытом редакторша, ответственная за выпуск новостей, однако и она не поможет. Да и Харламов сам набирает свою команду, туда просто так не попадешь. Поэтому я и веду речь о телецентре…
– И кем меня туда возьмут? – развела руками Рита. – Уборщицей, что ли?
Ответом ей была сияющая улыбка Антона Громыко.
– Господи, в самом деле уборщицей! – ахнула девушка, и журналист произнес:
– Извини, но иных вакансий там не имеется. По крайней мере, для тебя. Ты что, против?
Ни секунды не колеблясь, Рита заявила:
– Да нет же, я согласна!
Рите пришлось пожертвовать своими длинными рыжими волосами: сразу после Нового года она побывала в парикмахерской и превратилась в брюнетку с короткой челкой.
Уже и в таком виде ее было трудно узнать, но Громыко настоял, чтобы она еще нанесла на лицо побольше косметики, причем поярче и повульгарнее. Сделав это, Рита взглянула в зеркало и увидела, что на нее смотрит совершенно чужая женщина, к тому же лет на десять, если не на все двадцать, старше.
– Документы фальшивые сделать не получится, уж извини, мать, но, поверь, они проверку на детекторе лжи для уборщиц не устраивают. У них там постоянная нехватка технического персонала: платят же сущие копейки!
И в самом деле, в отделе кадров ее документы приняли с восторгом, и буквально через час Рита смогла побеседовать с начальником технического отдела, которого интересовало только то, сможет ли Рита работать и в ночную смену.
Узнав, что ей этот график вполне подходит, начальник объявил, что выходить ей в следующую среду.
Так все и началось.
Команда уборщиц подобралась разношерстная, но дружная. Впрочем, на то, чтобы точить лясы, времени не было: здание, в котором располагался областной телецентр, было огромным.
Вообще-то ее участком были определенные этажи, однако Рита с большой охотой подменяла то и дело болеющих коллег, и те, довольные тем, что им попалась такая покладистая и работящая товарка, с охотой передоверяли ей свои участки.
Так она смогла беспрепятственно побывать в нужных помещениях. Рите понадобилось около двух месяцев, чтобы освоиться и, воспользовавшись моментом, отыскать и передать ключи от этажа, на котором располагался офис передачи «Суд идет!», Антону.
Тот позаботился о том, чтобы сделать с них дубликаты.
Больше всего Рита боялась, что во время дневной смены столкнется с Харламовым и будет разоблачена. Однажды, когда она со своей тележкой уборщицы выходила из лифта, ей навстречу действительно шагнул Харламов, который на ходу отдавал распоряжения своим сотрудникам:
– …и этот дуралей сам не понимает, что он наговорил! Ничего, мы сделаем из его речи подлинную сенсацию, а этому дуралею ничего не останется, как подать в отставку.
Разглагольствующий Харламов даже не взглянул на Риту – для него она была безликой и безмолвной уборщицей.
И все же сталкиваться с ним ей было страшно.
Антон тоже не бездействовал и в начале марта доложил:
– Что же, мать, я раздобыл кое-какие сведения. Знаешь, ведь один из прозекторов в городском морге теперь мой лучший друг! Он запойный алкаш, а я снабжаю его отличным коньяком…
– В городском морге? – протянула Рита.
Она отчего-то подумала о маме, состояние которой ухудшалось, и об отце, который все еще сидел в СИЗО – суд должен был состояться не раньше июня.
– Ну да, мать! Ведь смотри – если есть жертвы, то, как ни страшно это звучит, должны быть и трупы. Ведь логично?
Рита поежилась, но признала его правоту.
– Думаю, часть трупов они прячут так, что их не находят. Значит, они нашли способ избавляться от трупов, не привлекая внимания! Но, как я и говорил: чем больше преступников в деле, тем выше вероятность, что они допустят ошибку!
Он продемонстрировал Рите диктофон:
– Не такой крутой, как у тебя был, зато при мне. Так вот, мне пришлось долго окучивать этого алкаша из морга. Потому что он хоть и хлестал мой коньяк, но откровенничать не спешил. И вот вчера мне удалось его споить до такой степени, что он потерял контроль и наконец поведал мне о том, что нам нужно. Впрочем, сама слушай!
Он включил диктофон, и до Риты донесся гнусавый, хотя и внятный голос явно пьяного мужчины:
«…хороший ты мужик, Тоха! Таких в наше время нет! Вокруг одни мрази и убийцы. Ну да, чего вылупился, убийцы! Не веришь? Как это не веришь! Ты это мне не веришь, что ли? Ты что, Тоха, меня не уважаешь…»
После достаточно долгого выяснения того, кто кого уважает и в какой степени, прозектор, направляемый коварным Антоном, вернулся к нужной теме:
«…ну, стало быть, и могу тебе душу излить. А то, знаешь, как на душе свербит! Поэтому и пью, Тоха! Знаю ведь, что покрываю недобрых людей, но ведь я человек маленький, слабый. А все равно совесть во мне осталась, не всю пропил. Или думаешь, что всю? Ну, скажи, думаешь, что всю?…»
После новых философствований, вызванных непомерными возлияниями, прозектор наконец заговорил о сути:
«…и расскажу, потому что кому-то надо рассказать! Жена, лахудра крашеная, меня бросила и ушла к другому, дети, паршивцы, знаться не хотят, соседи гады, друзей, кроме тебя, Тоха, нет. А на душе кошки скребут! Приходится мне тут заниматься тем, что трупы женские, которые время от времени привозят, ну, в среднем, не больше двух в месяц, освидетельствовать. Причем не так, как положено, а как надо. Потому что люди серьезные, платят хорошо. Но все равно я по уши в дерьме, Тоха! Потому что привозят они ко мне тела тех, кого при жизни мучили, а потом убили. Кого задушили, кому горло перерезали, кого закололи, а иногда даже выпотрошили, как индейку. Всегда девки, всегда молодые. И всегда жертвы множественного изнасилования непосредственно перед смертью…»
От этих слов Рите сделалось страшно. Она-то думала, что это ей выпала страшная судьба. А выходило, что ее тело могло оказаться на столе городского морга – со следами насильственной смерти, вероятнее всего, мучительной и долгой.
