В августе 1791 года более 100 000 рабов подняли восстание против горстки жестоких французских плантаторов. Бывший раб, ставший революционером, так описывал ужасы, породившие эту революцию:
«Разве они не подвешивали людей за ноги, не топили их в мешках, не распинали на деревьях, не хоронили живьем, не ломали им кости? Разве они не заставляли их есть дерьмо? И разве, отхлестав их до беспамятства, не бросали они их живьем на муравейники и не отдавали на съедение червям? Разве не привязывали они их к деревьям на болотах, где их пожирали комары? Разве не кидали они их в кипящие котлы с тростниковым сиропом? Разве не помещали они мужчин и женщин в бочки, утыканные гвоздями, и не пускали эти бочки с гор в бездну? Разве не натравливали они на несчастных чернокожих собак-людоедов, пока те, насытившись человеческой плотью, не оставляли несчастных жертв на милость штыков и кинжалов?»
Марк Твен цинично замечал: «В мире много забавного. А забавнее всего то, что белый человек считает себя меньшим дикарем, чем другие дикари». Те же идеалы, о которых рассуждали в американских и французских кофейнях, двигали и гаитянскими революционерами. Восстать против французских хозяев рабов заставило стремление к счастью и свободе. Поначалу вспышки насилия были спорадическими, путаными и непостоянными. Союзы заключались и распадались, на полях сражения происходили постоянные перемены. Но все фракции были схожи в одном – все действовали с нечеловеческой жестокостью.
Пока хаотичное и запутанное восстание на Гаити обретало форму, европейские державы объединились, чтобы противостоять наполеоновской Франции. Коалиция (в разные моменты) включала в себя Россию, Австрию, Пруссию, Португалию, Данию и Британию, а также более мелкие государства и княжества. Французская революция стала глобальной и распространилась на Карибы. Британия сочла восстание рабов на Гаити опасным для собственных карибских колоний. Опасаясь эффекта домино, британцы вмешались в 1793 году. Британия уже находилась в состоянии войны с Францией, поэтому британцы намеревались и подавить восстание, и захватить небольшую, но очень прибыльную французскую колонию.
Не обладающие иммунитетом британские солдаты, прибывшие на Гаити, пишет Дж. Р. Макнил, «умирали с поразительной скоростью. Казалось, что они с кораблей сходят прямо в могилу». Терзаемые болезнями британцы остались на Гаити на пять лет и почти ничего не добились – они лишь кормили комаров своей кровью и умирали. «Симптомы были следующими, – писал в 1796 году британский военный хирург: – упадок сил; сильная, порой острая боль во лбу; острая боль в паху, суставах и конечностях; остекленевший взгляд и кровоизлияния в глаза; тошнота или рвота желчью, порой отвратительной черной субстанцией, напоминающей кофейную гущу».
Из 23 000 британских солдат, отправленных на Гаити, 15 000, то есть 65 процентов, умерло от желтой лихорадки и малярии.
Один из выживших позже вспоминал, что «смерть являлась там во всех формах, какие только может придумать неограниченное воображение, некоторые умирали, сходя с ума. Разложение болезни достигало таких размеров, что сотни человек буквально тонули в собственной крови, сочившейся из каждой поры». В 1798 году комары окончательно изгнали некогда могучую, но теперь жалкую британскую армию с Гаити.
Но операция на Гаити была всего лишь частью глобальной карибской кампании Британии. Британцы тщетно пытались захватить другие французские, испанские и голландские колонии. Каждая экспедиция сталкивалась с полчищами комаров-наемников и заканчивалась гибелью множества британцев. К тому времени, когда в 1804 году Британия окончательно отказалась от этой идеи и сосредоточила силы на войне с Наполеоном в Европе, комары убили на Карибах от 60 до 70 тысяч солдат (около 72 процентов). Британцы «сражались, чтобы завоевать кладбище, – пишет Макнил. – Сент-Доминго стал крупнейшей частью, но всего лишь частью кладбища британской армии». Потенциальная экономическая выгода застила глаза британским политикам, которые против всей логики отправляли одну армию за другой в комариную комнату ужасов. Среди них был лейтенант королевского флота Бартоломью Джеймс. «Ужасная болезнь, которая сейчас свирепствует в Вест-Индии, не поддается описанию ни словом, ни пером, – писал он с Мартиники в 1794 году. – Постоянные душераздирающие сцены внезапной смерти были слишком тяжелы, чтобы их вынести, и повсюду нас встречали только похоронные процессии».
На Карибах британцы и их европейские противники-империалисты явно следовали оригинальной и часто цитируемой неправильно максиме философа и поэта Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит о прошлом, обречены вновь его повторять». Во время первой волны британской кампании на Карибах в 1793 году депеша с Гваделупы гласила: «Ужасная болезнь, желтая лихорадка, которая хотя и ослабела, когда мы впервые прибыли в Вест-Индию, теперь вновь пробудилась после прибытия свежих жертв». Прожорливые тропические комары набрасывались на не обладающих иммунитетом европейцев, которых политики постоянно подбрасывали в карибскую печь болезней, в частности, на терзаемом войнами Гаити. Но локализованные эпидемии вскоре выходили на подходящую международную сцену. Из Карибского бассейна они распространялись как смертная тень по Америке и за ее пределами.
Революция на Гаити и имперские конфликты в Карибском бассейне порождали перемещения армий, беженцев и желтой лихорадки по всему атлантическому миру. Армии и беженцы, которые возвращались из тропического ада в Европу, несли с собой болезни, переносимые комарами. Желтая лихорадка пронеслась по берегам Средиземноморья, поразив Южную Францию и коснувшись даже таких северных стран, как Нидерланды, Венгрия, Австрия, германские княжества Саксония и Пруссия. В Испании от ужасной желтой лихорадки или vómito negro с 1801 по 1804 год умерло 100 000 человек – плюс к тем 80 000, которые скончались от этой болезни во время прежних эпидемий. В одной лишь Барселоне желтая лихорадка за три месяца унесла жизни 20 000 человек, то есть 20 процентов населения города.
Накопив колоссальные богатства за счет африканских рабов, трудившихся на плантациях, европейские державы расплачивались болезнями и смертями, завезенными прямо из их меркантилистских американских империй и комариных экосистем, которые они сами же и создали. Какая ирония судьбы – или карма, если хотите! Комары отплачивали европейским странам за вмешательство в экологию планеты во время Колумбова обмена. Впрочем, леденящие кровь ужасы желтой лихорадки терзали не только Европу, но и все американские колонии.
С 1793 по 1805 год болезнь рикошетом ударила по Западному полушарию, как ядовитая стрела. Особую силу желтая лихорадка набрала во время одного из самых сильных за тысячелетие проявлений Эль-Ниньо. Больше всего пострадал Гаити, за ним следовали Гавана, Гайана, Веракрус, Новый Орлеан, Нью-Йорк и Филадельфия, где в течение этих двенадцати лет эпидемии желтой лихорадки случались каждый год.
До исторической эпидемии 1793 года Филадельфия тридцать лет не знала желтой лихорадки. Население практически не имело иммунитета и было готово к заражению. В июле 1793 года «Хэнки», прозванный кораблем смерти, встал на якорь в порту столицы государства. На борту находилось около тысячи французов, бежавших с Гаити. Через несколько дней в борделе близ причала, в злачном районе города Хелл-Тауна желтая лихорадка вырвалась на свободу и накинулась на ничего не подозревающих жителей Филадельфии. В городе проживало 55 000 человек. Бежать удалось 20 000 – уехать смогли политики и государственные служащие, которым посчастливилось не заразиться.
