Есть у Юсупа в дневнике и другая ноябрьская запись:
«В 10 час. вечера поехал к Брикам. Повидал Аграновых, познакомился с Златой (кто это, выяснить не удалось. — А. Г.). У нее много общего с Лилей. Вит, как и вчера, ухаживает за собачкой Л. — отвратительно. Лиля убеждена, что Вит ее очень глубоко любит и она тоже его любит, но не очень, не так, как Вит. Более того, она считает возможным без боли для себя разрыв с Витом, если он не перестанет ревновать ее к прошлому и не поймет ее отношение к Оське. В общем, отзывается о Вите сдержанно лестно, но не совсем похвально. Л. почему-то не хочет, чтоб я об этих вещах рассказал родненькой. Она, видимо, не знает, что у меня нет и не будет никакого секрета от М.»
[435].
Вероятно, Примаков в конце концов усмирил свою ревность, и они поселились втроем: Ося, Лиля и Виталий Маркович. Примаков занял комнату Маяковского, когда (используем шекспировский образ) еще не стоптались Лилины башмаки, в которых она шла за гробом поэта… Сын Примакова спустя много лет рассуждал: «Я лишь один раз видел Л. Ю. Брик и не мог не заметить ее ума, ее быстрой реакции на события и ее цинизма. Она не сделала в жизни ни одного ошибочного хода, и думаю, что это привлекало к ней мужчин. Она, конечно, ярко выделялась на советском фоне (именно умом, а не красотой), и близость с ней Маяковского и моего отца говорит о ее незаурядности»
[436].
Новый муж был не чужд литературе, сам писал довольно яркую публицистику: опубликовал книги «Записки волонтера» — о Китае (под псевдонимом «Лейтенант Аллен»), «Афганистан в огне», «По Японии», мемуары «Рейды конницы», повесть «Митька Кудряш»… Горький хвалил его опыты и принимал у себя на Капри. Говорят, именно Примаков сочинил слова к популярной в то время песне:
У бескрайнего синего моря
Не стерпевших народного горя…
Теперь Лиля была командирской спутницей и следовала за ним, куда бы его ни назначили. Даже диву даешься — все любовники куда-то испарились. В декабре она уехала с Примаковым, назначенным командиром 13-го стрелкового корпуса, в Свердловск. Поселились в элитной новостройке — Первом доме горсовета на улице Ленина. Но пока шел ремонт и Примакова еще не прикрепили к хорошему распределителю, Лиле всё было не по нраву. Она писала своему Ослиту в Москву:
«Ты не представляешь себе, как они закакали стены! Одна комната голубая, вся в узорах и орнаментах, вторая — розовая. Когда я увидела, меня сразу затошнило, по-настоящему. Остальные две комнаты удалось спасти, и их просто выбелили.
Во-вторых, клопы живут дружными семьями. Придется сделать дезинфекцию серой, а после этого четыре дня нельзя въезжать — вонь страшная… вещи наши все в чемоданах, ванны нет. Грею воду на примусе и моюсь в резиновом тазу. Сам понимаешь, что не об этом я мечтала.
Никакой книжки (о Маяковском. — А. Г.), конечно, не пишу — опять жру. От непрерывного хождения людей в форме кажется, что сижу в милиции.
Обедаем в Доме чекиста. Замечательный дом (архитектурно), и за гроши идеально кормят. Вообще городок чудесный, весь в новых огромных домищах, с громадными окнами»
[437].
Но и после переезда было на что подуться:
«…нет прислуги, не топят, и я не знаю, когда же я начну писать книжку! Ужасно мне надоело такое житье!»
[438]
В Свердловск тогда как раз доехала та самая злосчастная выставка, посвященная двадцатилетию работы Маяковского. Лиля пишет о ней:
«…убого, отвратительно, ничего не показано, а что показано — не объяснено»
[439].
Народ на выставку почти не шел. Новый год встречали с Осипом порознь, дважды — учитывая разницу во времени. Лиля понемножку знакомилась с военными: с Иеронимом Уборевичем, с дамским угодником Михаилом Тухачевским (и как они удержались от романа?).
Но в Свердловске ей не сиделось, и она периодически вырывалась в Москву. Там ждали дела, в первую очередь — подготовка собрания сочинений Маяковского. В январе она уже сидела в столовой квартиры в Гендриковом переулке и раздавала команды Родченко, Катаняну, Осе. Тут же, с места в карьер, написала письмо Сталину, тоже в почти начальственной манере:
«Уважаемый тов. Сталин, год тому назад, в день памяти Ленина, в Большом театре В. В. Маяковский читал последнюю часть своей поэмы “Ленин”, и Вы при этом присутствовали. <…> Поэтому обращаемся к Вам с просьбой написать несколько слов о Вашем впечатлении. Том должен быть сдан в печать 1 февраля, поэтому очень просим не задержать ответом»
[440].
Это была первая, бесплодная Лилина попытка достучаться до вождя по поводу Маяковского. В апреле Лиля снова прибыла в Москву на «Володины дни» и радостно писала Эльзе, что уже ходят разговоры о присвоении Триумфальной площади и аудитории в Политехническом музее имени Маяковского. Ося в это время работал в издательстве «Молодая гвардия» редактором-консультантом по детскому сектору, а Женя оформилась к нему секретарем. Примакова в письмах сестре Лиля называла Иншаллой — мусульманская присказка прилепилась к нему после афганских сражений. Означает она по-арабски «если на то будет воля Аллаха» — практически толстовское «ебж» — «если буду жив». Лиля переняла это словечко и с тех пор то и дело ввинчивала его в письмах.
Сидя в провинции, Лиля надеется, что ее Виталия всё-таки переведут в центр, да и сам он в своих кругах сокрушался, что Ворошилов, вечный простоватый враг передового Тухачевского, то и дело задвигает подальше самых лучших. Лилина тоска по Ослиту растет:
«Я поссорилась с телефонной барышней — просила ее дать мне другой провод, а она мне нагрубила, а я пожаловалась Виталию, а он пожаловался на нее на станцию, но от этого было слышно ничуть не лучше, и я тогда просто заплакала и плакала минут 15! Морда у меня распухла, я намазала ее густо мазелином (так. — А. Г.) и пишу тебе письмо»
[441].
Она учит Примакова немецкому и по обычаю подробно отчитывается Осику о походах в зоопарк и обо всех увиденных животных.
Кстати, с квартирой, которую им пробивал Маяковский, вышла небольшая осечка: заселиться в Камергерский переулок им (в отличие от счастливчиков Светлова, Асеева и прочих) так и не удалось — зато им дали квартиру в Спасопесковском, на Арбате. Лиля сообщила Осипу:
