Маяковский хмурился, конечно, не по поводу Абдрахманова, хотя и отшвырнул его овечку в сторону. В ту пору Лиля поэту скорее друг, естественная и неотъемлемая часть его самого. К тому же, по некоторым данным, он и сам дарил Юсупу подарки — мраморный письменный набор и американские бритвы «Жилетт» — в Союзе такие было не достать. Да и спал ли партдеятель с Лилей? Если спал, то зачем же она обтирала черенок трубки? Игра на публику исключена — ее мнение в вопросах любви Лилю никогда не заботило. Впрочем, летом 1929 года Лиля провела с высокопоставленным киргизом несколько дней в Ленинграде.
Вообще в точности неизвестно, сколько у Лили было мужчин. Существует байка, что как-то после бессонной ночи на чей-то вопрос, кого она пересчитывает, чтобы быстрее заснуть, Лиля с озорством ответила: «Любовников. Насчитала тридцать два». Тридцать два — для Брик не так уж и много. По мнению сексологов и психологов, если число любовников у женщины превышает количество пальцев на одной руке, то мужчины повально презирают ее как падшую, сами же с гордостью хвастают: «У меня было сто, двести!» В общем, женщины количество своих постельных визави обычно преуменьшают, мужчины преувеличивают, а вот совершенно свободной в этом вопросе Лиле скрывать было нечего.
Предновогодний вечер не обошелся без ссоры. В Гендриков переулок внезапно пожаловали Пастернак со Шкловским — поздравить Маяковского и заодно помириться. Это была попытка залатать дыры, оставленные распадом ЛЕФа. Но Маяковский грубо повернулся к пришельцам спиной и в ответ на извинения Пастернака пробурчал, чтобы тот немедленно ушел, что человек не пуговица, его не пришьешь обратно. Пастернак бросился прочь, забыв шапку. Домашний юбилей заканчивался всеобщей неловкостью, хмелем, тоской и зевотой.
Той зимой Маяковский взял за обычай называть Полонскую «невесточкой». Он возил ее по местам своей юности, рассказывал о своем детстве, собирался познакомить с мамой (Полонская увидит ее на выставке к двадцатилетию, но охваченный суетой «жених» забудет представить их друг другу). Как-то во время отлучки Бриков в Ленинград он привел Нору в Гендриков. Она вспоминала:
«— А если завтра утром приедет Лиля Юрьевна? — спросила я. — Что она скажет, если увидит меня?
Владимир Владимирович ответил:
— Она скажет: “Живешь с Норочкой?.. Ну что ж, одобряю”»
[368].
Спустя много лет, уже в 1993 году, престарелая, но всё еще очень эффектная Полонская обмолвилась тележурналистам, что Лиля относилась к ней хорошо, потому что она-де была Лиле удобна: мягка и непритязательна. В случае брака Маяковского с Норой его с Лилей финансовые отношения не изменились бы, поэт продолжал бы обеспечивать свою Кису.
«Относился Маяковский к Лиле Юрьевне необычайно нежно, заботливо. К ее приезду всегда были цветы, — пишет Полонская в мемуарах. — Он любил дарить ей всякие мелочи.
Помню, где-то он достал резиновых надувающихся слонов. Один из слонов был громадный, и Маяковский очень радовался, говоря:
— Норочка, нравятся вам Лиличкины слонятины? Ну я и вам подарю таких же.
Он привез из-за границы машину и отдал ее в полное пользование Лили Юрьевны.
Если ему самому нужна была машина, он всегда спрашивал у Лили Юрьевны разрешения взять ее.
Лиля Юрьевна относилась к Маяковскому очень хорошо, дружески, но требовательно и деспотично.
Часто она придиралась к мелочам, нервничала, упрекала его в невнимательности.
Это было даже немного болезненно, потому что такой исчерпывающей предупредительности я нигде и никогда не встречала — ни тогда, ни потом.
Маяковский рассказывал мне, что очень любил Лилю Юрьевну. Два раза хотел стреляться из-за нее, один раз он выстрелил себе в сердце, но была осечка»
[369].
Пока Маяковский гулял с Норой, мотался на выступления и готовил собственную выставку (сам орудовал молотком и гвоздями — помощи было мало, повсюду — и сверху, и сбоку — сплошная обструкция и препоны), Лиля Юрьевна с Осипом Максимовичем добивались английской визы для очередного своего заграничного вояжа. В первый раз, еще осенью, им отказали (имя Лили тогда попало в Британии в черный список — из-за отношений с Маяковским, а еще из-за матери, в связи с упомянутой выше историей с якобы похищенными сотрудниками АРКОСа документами). Пробовали и так, и эдак, и через норвежцев, и через Германию. Хлопотал в основном Маяковский. Устроил командировку от РЕФа через Наркомпрос. Но в январе «Комсомольская правда» опубликовала пасквиль на чуждых элементов Бриков: почему нельзя командировать кого-нибудь одного из них, а не обоих сразу? Лучше бы послать вместо Лили Юрьевны кого-нибудь из молодых и перспективных. И вообще, что это за супружеские поездочки за государственный счет? После того как осенью первый советник парижского полпредства СССР Григорий Беседовский попросил во Франции политического убежища, отношение советских властей к гражданам, выезжающим за рубеж, стало резко ужесточаться.
Узнав о нападках на «кисей», Маяковский спешно примчался в Москву из Ленинграда, куда ездил по делам, и влет написал письмо в редакцию: Брики отправляются в поездку на свои собственные средства, у них мощные литературные связи с коммунистическими и левыми издательствами, и казенная валюта им не понадобится. Дескать, Осип — ветеран левого революционного искусства, а Лиля — сорежиссер «Стеклянного глаза», плакатчица «Окон РОСТА», переводчица Гросса и Виттфогеля и постоянная участница рефовских выступлений.
Правда, вопрос с паспортами всё равно никак не решался, и Маяковский собрал целый ворох писем в поддержку Бриков от разных организаций, начиная с Главискусства и заканчивая отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). 27 января Лиля записала в дневнике:
«Володя был сегодня у Кагановича по поводу нашей поездки. Завтра вероятно решится»
[370].
Лазарь Каганович был тогда секретарем ЦК и кандидатом в члены политбюро. На встрече с сановником Маяковский упирал на свободное владение Бриков несколькими европейскими языками, на наличие родственницы, работающей в АРКОСе, на благородную цель поездки — сбор материалов для антологии классиков мировой революционной литературы. Наконец драгоценные документы были получены кружным путем — через Всесоюзное общество культурных связей с заграницей и Наркомат иностранных дел. И через две с лишним недели после разговора поэта с Кагановичем счастливые Ося и Лиля покупали билеты на берлинский поезд.
Атмосфера в стране тем временем леденела. Шкловский, еще недавно мечтавший о возрождении ОПОЯЗа, публично каялся в научной ошибке и присягал марксистскому методу. На «попутчиков» спустили собак — была запущена кампания против Евгения Замятина и Бориса Пильняка, причем наивный и неразборчивый Маяковский оказался среди тех, кто кричал «ату!». Его тоже теснили и терзали, но в то же время ему перепадали и лавры. На концерте в Большом театре в шестую годовщину смерти Ленина Маяковскому долго аплодировали. На следующий день Лиля записала:
