Отправился сначала в Париж самолетом через Кёнигсберг и страшно восторгался летчиком Шебановым, который на каждой границе приседал на хвост, при встрече с другими аэропланами помахивал крылышками, а в Кёнигсберге с шиком подкатил к самым дверям таможни, перепугав служащих. В Париже поэт опять братался с художниками Леже, Витраком, Пикассо, бродил по монмартрским богемным клоакам и шикарным ресторанам, встречался с лидером итальянского футуризма Томмазо Маринетти, участвовал в открытии советского павильона на Художественно-промышленной выставке, смотрел фильм Чаплина, покупал, как обычно, подарки Осе и Лиле.
Но дальнейшие планы чуть не полетели в тартарары. Как-то утром, пока Маяковский в отеле «Истрия» выходил в располагавшийся в коридоре клозет, вор пробрался в его незапертый номер и похитил гигантскую сумму, предназначавшуюся на полугодовое кругосветное путешествие, — все его деньги, 25 тысяч франков, равнявшиеся трехлетнему доходу среднего советского гражданина. Уцелели только билеты. Эльза, метавшаяся с ним в полицию и по разным инстанциям, потом вспоминала, что многие неприкрыто злорадствовали и смеялись над несчастьем Маяковского, даже полномочный представитель СССР во Франции Красин.
Но не возвращаться же в Москву, так и не побывав в Америке. Горе-путешественник и без того почти на неделю отсрочил отъезд из Москвы, потому что накануне вылета продул дорожные деньги то ли в бильярд, то ли в карты. Спас Госиздат. В том году у поэта должно было выйти шеститомное собрание сочинений, и через Лилю был выбит и прислан аванс. Какие-то деньги выплатил «Парижский вестник» за стихи, какие-то дал Андре Триоле, с которым Эльза снова общалась. Остальное занималось у всех попадавшихся русских. Эльза и Маяковский засели в кафе на Монмартре и буквально охотились на каждого потенциального кредитора да еще и делали ставки, гадая, кто сколько даст. Когда сумма, которую одалживал добрый русский, оказывалась ближе к загаданной Эльзой сумме, то деньги доставались ей, когда к загаданной Маяковским, то ему. Если человек отказывал, Владимир Владимирович долго отплевывался, а потом обзывал его собакой. А вот совсем не богатый Илья Эренбург, без всяких вопросов вынувший из кармана 50 бельгийских франков, так растрогал ограбленного поэта, что тот долго еще не мог успокоиться и повторял с восторженным смехом: «Они еще и бельгийские!»
Кстати, это была не единственная пропажа. Потом у Маяковского украли еще и башмаки, которые он выставил за дверь для чистильщика. Сделала это женщина, безответно влюбленная в жившего в той же «Истрии» художника Марселя Дюшана, родоначальника искусства «реди мейд», которого многие знают по писсуару «Фонтан». Так вот, чтобы Дюшан никуда не сбежал от ее преследований, женщина выкинула в помойку его ботинки, а чтобы не подумали на нее, прихватила и обувь Маяковского.
В Париже ему подворачивались провожатые и помимо Эльзы — симпатичные русские девушки-эмигрантки, которых он жалел, покупал им чулки и уговаривал вернуться в Россию. Наконец горемыка сел на корабль «Эспань» и отплыл в Мексику, а оттуда — в США.
Эльза же, ужасно скучавшая по Москве, решила отправиться в Россию — к Лиле, в Сокольники. В советском консульстве ее приняли не очень ласково, но документы оформили. В то лето на родину из Англии, воспользовавшись отсутствием Маяковского, пожаловала и Елена Юльевна. Однако ее старшая дочь снова жила не с одним Осипом. В Сокольниках маячил Краснощеков.
Пока Лиля принимала гостей и озорничала, Маяковский давал громкие выступления, собирая многосотенные залы в Нью-Йорке, Кливленде, Детройте, Чикаго, Филадельфии, Питсбурге. Квартиру в Большом яблоке ему помог найти глава Американской торговой корпорации (Амторг) Исайя Хургин, которого все любили и через которого Маяковский надеялся добыть визу для Лили, просившей устроить ей поездку в Америку: «Очень хочется приехать в Нью-Йорк»
[255]. Но в августе случилось несчастье: моторная лодка, в которой Хургин катался по озеру Лонг-Лейк вместе с председателем советского треста «Моссукно» и ближайшим человеком Троцкого Эфраимом Склянским, перевернулась, и оба утонули. Происшествие было странным, и мало кто сомневался, что этот несчастный случай — не что иное, как политическое убийство. Сталин уже начал избавляться от троцкистов. Маяковский очень переживал, на похоронах нес урну с прахом Хургина и даже произнес трогательную речь. Визу для Лили так и не достали.
Вообще к нью-йоркскому периоду она заметно потеплела к Маяковскому, а он, напротив, как будто слегка охладел.
Из Парижа он еще пишет Лиле:
«Я ужасно рад что ты в письме к Эльке следишь за мной что б я спал что б вел себя семейно и скорей ехал дальше — это значит что я свой щенок и тогда всё хорошо».
С мексиканского парохода «Эспань» шлет совсем душещипательное:
«Ходил по верхней палубе где уже одни машины и нет народу и вдруг мне навстречу невиданная до сих пор серенькая и очень молоденькая кошка. Я к ней поласкать за тебя а она от меня убежала за лодки. Кисик а ты от меня не будешь так уходить за лодки? Любименькая не надо от меня за лодки! Я тебя ужасно ужасно как люблю»
[256].
Из Нью-Йорка же пошли совсем коротенькие и редкие телеграммы. А Лиля вдруг принялась безостановочно бомбардировать поэта посланиями. Надо сказать, в это время она отдыхала на Волге с Краснощековым, о чем Маяковский узнал от посторонних. В июне он написал ей:
«Как на Волге? Смешно что я узнал об этом случайно от знакомых. (Не от Эльзы ли? Всё еще ревнующая сестра могла сдать «лилёнка». — А. Г.) Ведь это ж мне интересно хотя бы только с той стороны что ты значит здорова!»
Лиля отвечает на это письмо аж через месяц:
«Я на Волге совсем было поправилась, но приехала и заболела детской болезнью: у меня во рту сделались афты — это такие язвочки, кот[орые] бывают у детей от сырого молока. Пролежала неделю с температурой не пимши, не емши и опять облезла. Сейчас совсем, во всех отношениях здорова».
И там же делится планами поездки в Италию на грязи:
«Хорошо бы нам в Италии встретиться. Интересно — попадешь ли ты в Соед[иненные] Штаты! (Она еще не знала, что Маяковский прибудет в Штаты буквально на следующий день, 27 июля. — А. Г.) Пиши подробно, как живешь (с кем — можешь не писать)»
[257].
Но в ответ на ее указание «Телеграфируй подробно» от Маяковского приходит лишь скупое: «Дорогая Киса пока подробностей нет. Только приехал»
[258]. (На самом деле он приехал почти неделю назад.)
«Я ужасно удивилась и обрадовалась, что ты в New York’e. Пришли мне пожалуйста визу и деньгов»
[259], — требует Лиля. От Маяковского ответа нет.
Следом Лиля пишет, как хочет в Нью-Йорк. Маяковский отвечает, что очень старается достать визу.
