В лавку влетели они со смехом, произведя одним видом своим беспорядок, так что продавщица, заохав, принялась спешно поправлять на полках товар.
– А ну как нам валенки! – возопил Костя. – Вот эти, беленькие, одно загляденье! Импортные, видать.
– Валенки не бывают импортные, – испуганно ответила продавщица.
– Фирма валенков не вяжет? А нам один черт! Давай ногу! – велел Катерине Костя. – Ну как? В пору? Не жмет? Ну-ка, товар лицом! – Костя грубовато понукал продавщицей, и та металась от Катерины к полкам и назад.
– Я еще и бабке к празднику исподники новые куплю, а то развесит свое рванье, аж глядеть срамно! Я ж не нищий, я рабочий человек, как-никак!
Костя разошелся, набирая товару. Катерина ойкала, вцепившись ему в рукав:
– Кость, а жить-то потом на что?
– Разживемся. Дня через три квартальную премию дадут. А мне еще персональную надбавку пообещали.
– Кость, а можно шоколадных конфет двести грамм?
– Отчего нельзя? Ну-ка, нам четыреста грамм «Каракума». И еще – шампанского!
– Ой, так мне ведь теперь нельзя…
– Ты что, трезвенника хочешь родить?
По дороге домой Костя пел, и поселковый народ, всякого видавший на своем веку, взирал на него с опаской: с чего вдруг понесло Костю?
Весь вечер смекали они, где лучше ставить кроватку.
А ночью явилась Катерине во сне черномазая псина. Кровь капала с обрывков мяса в ее страшной пасти. Вскликнув, Катерина очнулась. Чресла сочились липкой влагой – это была обычная ее женская кровь.
Стиснув зубы, сползла Катерина на шкуру и в немочи колотила кулачками в мех, глуша звук, только чтоб не пробудился Костя. Луна светила в окно, открывая путь в тайный полуночный мир. Катерине, насупротив, хотелось стаять со свету без следа. Стянув с постели замаранную простыню, она немного повозилась у рукомойника, потом накинула шкуру и, сунув ноги в валенки, вышла на крыльцо, в ночь.
9
Черный волк рыскал кругами, неумолимо близясь к поселку. В такие ночи, когда свет начинает поглощать тьму, на переломе года, получают короткий отпуск в мир темные твари. И вот целый рой невидимых людскому глазу сущностей витал над крышами, заглядывая в окошки и трубы. Низшие бесы веселились по пустынным дворам, процарапывая на заборах кривым когтем похабные надписи.
Хуккаламбу проморозило насквозь, до самого дна. Лыжню, изгадившую озеро за день, замело, и желтому глазу луны открывалось ровное белое полотнище, на котором вышивал стежки следов Черный волк. Поселок смердел псиной и прочими запахами человеческого гнезда, единственное приятство доставлял носу дух овчарен, где грудилась тупая блеющая еда.
Черный подошел к поселку впритирку и остановился под скалой, среди заснеженных валунов. Ноздри его тронул смутный душок лесного собрата. Волк фыркнул, вновь потянул носом, изучая воздушную струю, и из мешанины вкусов выделил самый сочный. Он тотчас признал этот запах, но не мог поверить своему носу. Знакомый запах манил, Черный точно взял направление и вот уже карабкался вверх по скале, позабыв опасливость. Трещины камней забила корка льда, лапы его скользили, однако он упорно продвигался вперед, с камня на камень, еще прыжок – и наконец он увидел ее.
Кроткая переминалась в нерешительности, прижав уши к холке. Пышный хвост ее подметал порошу. Радостно тявкнув в знак приветствия, Черный прогарцевал к ней, едва касаясь лапами земли. В восторге принялся он взрыхлять носом снег, поднимая маленькие вихорьки. Приблизившись к волчице, он потерся об нее мордой и слегка толкнул всем корпусом, приглашая к игре. Кроткая воспряла.
И вот бок о бок двинулись они берегом вдоль поселка, навстречу потоку новых запахов. Кроткая втягивала ноздрями неведомые прежде ароматы живой крови, которые будоражили самое нутро и заставляли чутко ловить каждый шелест. Ночная тишь звучала симфонией понятных звуков. Петух вспорхнул ненароком, растолкав несушек; коза мекнула в стойле, тревожась их близким бегом; дворовый пес, спугнутый лесными гостями, забился в будку.
Вскоре всякое движение в поселке стало, и ярая сила леса справляла тризну. Убей! Убей! Жажда крови затмила рассудок, лапы вынесли волков к овчарне на окраине подле луга. Тогда умерли все прочие чувства, кроме резкого, нестерпимого голода, пронизавшего тело насквозь. Этот голод не рождал немощь – напротив, только подстегивал, и Кроткая устремилась вслед своему товарищу, который, не таясь, сильными прыжками пересекал вытоптанный овцами пустырь.
10
Поселковая администрация не стала суетиться по поводу происшествия. Тем более овчарня была частной, а случай – единичным.
В течение зимы в Калевальском районе официально зафиксировали несколько налетов на курятники и, кроме того, кражу трех ящиков портвейна из поселкового магазина в Хаапасуо, что также норовили списать на волков. Дядя Вася с металлокомбината углядел близость волчьего разгула с полной луной, но резоны его никто не принял всерьез. Пару раз ночные сторожа примечали волков, рыскавших вблизи комбината. Рассказывали, что особенно страшен и зол матерый самец черной масти, который якобы нагло щерился прямо в окно комбинатовской проходной. А с ним видали молодую волчицу, пегую, в белых «чулках» на лапах.
И до того крепка была той зимой злоба лесная, что не случалось ночи, когда б не разносился по окрестностям Хуккаламбы тягучий вой, пробиравший до самых костей. Кликали волки на калевальцев беду, хотя какой иной беды стоило ждать, когда и так зиму напролет прозябали люди в холоде и лишениях: комбинатовские щитовые дома промерзали насквозь, и по утрам вода не текла из кранов, схваченная ночной стужей.
Только в доме кузнеца Коргуева потрескивала печь, и все эти волчьи толки были Косте откровенно до лампы, поскольку никак не относились к его семейной жизни, которая колесила без руля, сикось-накось, мало чем отличаясь от быта прочего поселкового люда. Как-то, напившись, Костя таскал Катерину за волосы прямо во дворе детсада, на глазах у детей. Тогда еще к ним приходил участковый, но даже не назначил штрафа за хулиганство, иначе Катерина пострадала б вдвойне: ну вычтут штраф у Кости из жалованья, а семейный бюджет-то общий.
Но вот что странно: Костины выпады Катерина сносила спокойно и вроде даже с усмешкой. Напьется мужик, побуянит, а там проспится – и снова человек. Что-то новое появилось во взгляде ее, чего, честно говоря, Костя даже страшился. Двинет ей пару раз, а она только отряхнется и все глядит эдак пристально, будто не видела никогда. Он: «Ну че вылупилась?!», а она глядит, хоть ты тресни!.. С наружности Катерина интереснее заделалась, Костя сам удивлялся: в жены брал никудышку, а она возьми да брызни цветом. Тут же кстати и предчувствия его посетили.
Как-то дядя Вася выходил из магазина, прижимая к телогрейке буханку хлеба, и почему-то Костю на этом зрелище остро прошибло: будто он может утратить то, что сейчас имеет. Что-то весьма обыденное, как хлеб, и столь же надобное. И вот он сызнова ощутил, как в груди двинулось сердце. Костя поспешил домой, держа руку на сердце – в опаске, что оно вот-вот вымахнет из груди, вломился в сапогах прямо на кухню. И тут только слегка отпустило. Катерина, дуя чай в безмыслии, вздрогнула на хлопок двери.
