– Дядя Саша, у тебя партбилет есть? – спросил Колян.
– Дома под сукном лежит.
– Не показывай его мне. Не люблю коммунистов.
– Напрасно. При коммунистах зарплату выдавали день в день. Пятого и двадцатого. А теперь…
– Теперь никто мозги не долбает. Кроме тебя. Ты, Леха, что молчишь? О чем думаешь? – Колян неожиданно обернулся к Лешке, будто ища поддержки.
– Я думаю… – Лешка вздохнул, прежде чем кое-чем поделиться. – Как же это собака от инсульта скончалась? Я такого даже представить не мог… Почему? Кто-то напугал ее, что ли? Кровоизлияние в мозг! Или камнем по голове? Но ведь тогда было бы заметно…
– Что теперь гадать? – ответил дядя Саша, как показалось Лешке, с досадой. – Кто расскажет, что там случилось? Ульс разве что знает. Но будет молчать.
– Вот именно, будет молчать, – со значением сказал Лешка. – На это и был расчет.
– У кого? – удивился Колян.
– У того, кто убил Чернышку. Ну, что рядом никого из людей не будет.
Кизил, кажется, порывался что-то еще сказать, но Лешке стало отчего-то чрезвычайно противно, и он вышел вслед за Дианой Рафаэлевной.
Солнечный свет разжижился, поблек. Воздух отдавал настоящим осенним холодом, который всегда подбирается исподволь, легким инеем на траве. Потом поутру на лужах остается нежная корочка льда, потом, очень скоро, осень обрушивается жестко и грубо, ветром и проливными дождями. Дыхание уже парило, да и с голыми руками было холодновато. Натянув перчатки, Лешка пошел мостками вдоль вольеров, ненадолго задерживаясь возле каждой собаки, которые приветствовали его разноголосым лаем. У клетки малыша Чезара, которая была в самом углу, как бы на отшибе, стояла Диана Рафаэлевна. Похоже, она разговаривала с этим желтоглазым мордатым зверем, и он ее слушал, даже не кидаясь на решетку вольера и не обнажая клыки.
– Смотри, что он умеет, – Диана Рафаэлевна помахала перед самым носом у Чезара половинкой сосиски и велела ему сесть. Чезар послушно сел, потом так же по команде лег, не отрывая от сосиски желтых глаз, в которых теперь играл огонек любопытства. Наконец Диана Рафаэлевна ловко просунула сосиску через сетку, и вожделенный кусок мгновенно исчез у пса в глотке – Лешка едва успел заметить, как все случилось. Чезар пару раз вильнул обрубком хвоста, приглашая продолжить игру.
– Видишь, уже не рычит, – Диана Рафаэлевна достала вторую половинку сосиски. – Я с ним давно общаюсь. Реакция у него мгновенная, да и вообще много чего умеет. Правда, я все равно его боюсь. Кто знает, что там у него на уме…
– А можно я тоже попробую? – спросил Лешка. – Я не боюсь, правда.
– Ну, держи! Только смотри, чтоб за пальцы не ухватил. Оттяпает, и пикнуть не успеешь.
Осторожно приподняв сосиску за хвост, Лешка сказал: «Сидеть!», все же сомневаясь в успехе. Однако Чезар послушно сел, булькнув в нос, и вперился в сосиску немигающими желтыми глазами. Не желая испытывать терпение зверя, Лешка, неуклюже ухватив сосиску рукой в перчатке, протолкнул ее внутрь, и вдруг в мгновение ока железные челюсти щелкнули, казалось, возле самого носа. Чезар почти вдавил морду в железную сеть и вместе с сосиской ухватил кончик перчатки. Лешка, не успев даже испугаться, отдернул руку, а перчатка застряла, и пес перехватил ее, атаковав стремительно, как тигр, и, радостно подпрыгнув, затянул перчатку в вольер. Теперь у него появилась игрушка!
– Вот сволочь, – спокойно сказала Диана Рафаэлевна. – Пальцы хоть целы?
– Целы, – Лешка подул на руку. Средний палец Чезар, кажется, слегка прикусил. Самый кончик, но не до крови. Так, только слегка саднило.
– Я же предупреждала: осторожней. Такого ценного работника чуть не съел.
Чезар, прихватив перчатку, убрался в самый дальний конец вольера за перегородку и, высунув оттуда морду, глухо клокотал, давая понять, что сегодня больше не собирается общаться.
– Впрочем, первыми всегда съедают тех, кто поинтеллигентней. Не стыдно тебе? – Диана Рафаэлевна продолжала выговаривать псу. – Почему бы тебе Кизила не съесть? Я бы даже не возражала. Потому что как представитель своего биологического вида Кизил гораздо менее развит, чем ты. Он ведь даже не научился говорить по-человечески. А грамоте он вообще не обучен, почитай постовой журнал…
Последняя фраза, похоже, относилась к Лешке, поэтому ему нужно было что-то ответить, но он не мог сообразить что.
– Диана Рафаэлевна, – наконец нашелся он. – А как же вы ведра таскаете на дальние посты? К старой проходной, например? Вам же тяжело, наверное.
– А я их и не таскаю, – Диана Рафаэлевна тряхнула красивой головой с тяжелым пучком. – Их за меня Коля носит. Сам предложил. Вот, говорит, Диана Рафаэлевна, я не позволю, чтобы ты тяжести таскала. Пока я жив, говорит, не позволю. Потому что ты женщина. Так прямо и сказал, представляешь?
– Колян?
– Ну да, – Диана Рафаэлевна слегка сникла. – До сих пор бывало наоборот: ты – баба, так вот давай работай.
– Какая же вы баба? – искренне удивился Лешка. – Это кто же так говорит?
Диана Рафаэлевна махнула рукой.
– Так все это странно… Столько лет работала с людьми. В газете, потом в журнале. И так бы и работала дальше, если бы не уволили. А вот сюда пришла – и всякий раз собаки радуются, стоит мне только появиться в воротах, улыбаются, хвостами виляют. Такого прежде никогда не было, чтобы коллектив так радовался моему появлению.
– Коллектив… собак? – осторожно переспросил Лешка.
– Собаки, люди – какая разница. Главное, я только теперь ощущаю, что делаю что-то очень важное. Вот накормишь собак – и они играть начинают, обниматься лезут. А людей сколько ни корми, им все мало! – Диана Рафаэлевна сказала с явной досадой, будто вспомнив что-то очень неприятное.
Лешке очень не хотелось возвращаться в бытовку, в табачный дым и обычную полузлую перебранку, хорошо сдобренную матом. Взяв на поводок Арбата, который сидел на самом входе в питомник, он направился к озеру. Там обычно никого не бывало и можно было спокойно подумать, что же предпринять дальше. Арбат, молодой крупный «немец», весело трусил впереди, почти не натягивая поводок. Лешке очень нравились такие моменты, которые вроде бы тоже считались работой, а на самом деле были обычной прогулкой с собакой, засидевшейся на посту возле будки. На полдороге, возле портового склада, который почему-то ласково назывался Муреной, Лешка поймал себя на том, что произносит вслух: «Что же делать? Что же нам делать?» Смутившись, хотя никто этого не слышал, он произнес уже осознанно: «Что же нам, Арбат, делать?» Совершенно ясно, что никто не собирался всерьез расследовать гибель Чернышки. Ее попросту списали, ведь рано или поздно в питомнике списывают всех собак как отслужившее свой срок оборудование.
Озеро волновалось. Правда, почему-то только справа от пирса. Волны с рокотом набегали на каменистый берег, с шумом и пеной разбиваясь о круглые валуны. Слева, у причала, где дневал и ночевал катер, который в постовом журнале назывался «объект 161», вода плескала спокойно, робко. Лешка повел Арбата берегом, вдоль линии пенного прибоя. В волнах ощущалась древняя неодолимая сила, рядом с которой человек всегда чувствует робость, особенно если остается в одиночестве. Когда они с Арбатом вышли на песчаную отмель, вылизанную прибоем, пес как-то заволновался, коротко лайнул на волну и чуть попятился, как будто она была живой, хотя на самом деле это была просто вода – такая же, как у него в миске. Тогда Лешка понял, что Арбата никто никогда не приводил к озеру. Он всю жизнь просидел возле будки на входе в питомник или в лучшем случае дежурил ночами на металлоскладе возле блока «П». «Буду водить сюда по очереди всех собак», – подумал Лешка безотносительно к недавнему «что делать».
