– А вот на этом складе мне в 87-м дали по голове, – Колян вывел Лешку почти к самой проходной, к ангару, обшитому металлосайдингом. – Здесь раньше спирт хранился. И ведь я хорошо помню, что не хотел соваться в эту дверь. Я внутренний голос всегда слушаю, – он пробежал фонарем по массивным дверям склада, на которых висел устрашающий амбарный замок. – Вот недавно шел я мимо типографии. И вдруг слышу: внутренний голос говорит мне идти прямо, а я налево свернул. Ну, мне там и вломили по полной, шестеро на меня одного, прикинь! А где-то через неделю я опять мимо типографии шел, и опять внутренний голос велел мне прямо идти. На сей раз я послушался, и представляешь, ничего не случилось…
За забором, отделанным по всему периметру колючей проволокой, как кружевной оборкой, мелькнули огни троллейбуса. И Лешке так показалось, что троллейбус существует где-то в далекой, очень далекой жизни. И он удивился, почему это троллейбусы до сих пор ходят, хотя объявлен отбой. А ведь на самом деле было всего-то десять часов вечера и собаки пока не думали спать. Они сидели возле будок в дозоре, чутко реагируя на всякое шевеление. Наверное, эти собаки были счастливы сознанием своей свободы. Ведь те, кто на ночь оставался в вольерах, были несвободны вдвойне. Первым кругом несвободы был именно вольер, дверь которого открывалась во второй, чуть более широкий, круг несвободы – двор питомника, его собаки также не могли покинуть по своей воле. А вот уже за забором питомника открывалось настоящее царство – целая территория завода, мир, за границами которого, за колючей проволокой, очевидно, вообще ничего не было. Как ничего не было и за озером, открывавшимся в никуда. Ведь катера, отчаливавшие от заводской пристани, всегда возвращались домой. Потому что там наверняка была такая же вода, и родная территория представляла собой материк, плавающий в бесконечности вод.
И только иногда над головой – если собаки не сидели в вольере, а стояли в карауле, охраняя границы своего собачьего острова, – открывался опрокинутый мир, утыканный яркими точками звезд. Наверное, там, наверху, точно так же под вечер включали огни на блокпостах и возле каждого огонька дежурило по такому же счастливому псу. Поэтому, если смотреть в небо, собакам на постах становилось не так одиноко.
5
Чернышку нашел Золотарь во время обычного обхода по периметру. Ему просто стало интересно, где же несколько дней подряд может прятаться собака. Контрольная полоса сильно заросла высокой травой, кое-где пробился кустарник, в котором можно было затаиться. Но почему собака не прибегала на зов кинолога, который носит еду? Собак кормили один раз в день, сразу после полудня. Золотарь заглянул в собачью будку, прочесал кусты, карабкавшиеся на проволочное ограждение. К нему подбежал ротвейлер Ульс, карауливший контрольную полосу в паре с Чернышкой. Коротко булькнув в нос, Ульс позвал Коляна за собой, в самый конец участка, где под забором, вытянув лапы, лежала Чернышка. Коляну хотелось верить, что она просто спит, поэтому он несколько раз окликнул собаку, потом, уже осознав, что все кончено, все-таки потрепал ее по морде в слабой надежде, что собака еще очнется. Однако труп окоченел. Плохо соображая, что же нужно делать, Колян бросил ведро в вольере и побежал за Сан Санычем, потому что тело собаки было довольно тяжелым, в одиночку он бы не принес его в питомник.
Так происшествие в общих чертах пересказали Лешке, когда тот заступил на смену. К тому времени тело бедной Чернышки уже отправили в ветлечебницу для выяснения причины смерти. До тех пор питомник полагалось закрыть на карантин. Собаки остались в вольерах, а начальник охраны собрал всех работников питомника на совещание в главный корпус. Помимо дяди Саши, Коляна и Лешки, на завод вызвали Диану Рафаэлевну– Лешка прежде видел ее только мельком – и еще одного парня, которого все звали Кизил. Кажется, это была его фамилия. Говорили, что он вроде приходится племянником начальнику охраны и что школу окончил со справкой – понятно, дядя пристроил. Кизил носил высокие ботинки и черную форму, которая вообще-то в питомнике была бесполезна, если работать с собаками на совесть: к концу дня от нее точно мало бы что осталось, потому что собаки все время лезли обниматься. К Лешке, по крайней мере. После смены одежду всякий раз приходилось стирать… Лешке вовсе не хотелось думать о черных штанах и куртке Кизила, – ему было очень жаль погибшей Чернышки, – и все-таки он не мог не задаваться вопросом, а как же Кизил в этой форме кормит собак. Еще он думал о том, что вот сегодня собаки остались в вольерах. Несколько дней, наверное, их продержат в изоляции. Вдруг Чернышка была больна чумкой или бешенством? Нет, бешенством вряд ли. Откуда у нее бешенство? Ведь Ульс нормально себя ведет. Он-то уж давно бы заболел.
– Будем надеяться, это просто несчастный случай, – начальник охраны с бульдожьими щеками говорил, в общем-то, о том же. Но как-то не так, без сострадания, что ли. Получалось, одной собакой меньше, другой больше… Главное, что есть кем заменить Чернышку. Например, поставить на периметр Вьюгу.
Холодное осеннее солнце пробивало пыльные окна административного корпуса. Кабинет, в котором проходило заседание, был выкрашен ярко-желтым и напоминал школьный класс, вдобавок над столом начальника охраны висел портрет президента. Все это вкупе производило странное, не вяжущееся с событием, почти торжественное впечатление. У Лешки на языке так и вертелся вопрос: а что, разве ничего особенного не случилось? И никто не собирается расследовать гибель Чернышки? Неужели все рассуждают, как и этот начальник, и никому не жалко собаки, которая умерла на посту? Она ведь служила людям, выполняла свой долг, невзирая на дождь и ветер… Однако он знал, что никогда не решится так прямо спросить, по крайней мере в присутствии начальника охраны.
Зато дядя Саша сказал без обиняков:
– Я уже писал докладную записку о том, что собаки странно себя ведут. Их либо закидывают камнями через забор, либо кто-то из заводских их постоянно бьет.
– Подозреваемые есть? – буркнул начальник охраны.
– Абдуллаева я подозреваю, – неожиданно выдал дядя Саша. – Того узбека, который на мазутном хозяйстве дежурит. Как раз была его смена.
Повисла пауза, показавшаяся еще более тягучей от холодного, ленивого света осеннего солнца, пробивавшего окна желтого кабинета. И все, кто находился в комнате, молча переглянулись, может быть, внутренне согласившись с дядей Сашей. А тот меж тем продолжил:
– Бандит как раз возле мазутки сидит. Я понять не мог, что же такое с собакой случилось. Решил понаблюдать, зашел в помещение станции, в окно гляжу: Абдуллаев на дежурство идет. Бандит, как его приметил, в будку забился, а Абдуллаев ему прямо в миску плюнул.
– На Востоке собак не очень-то любят. Может быть, просто в этом дело? – сказала Диана Рафаэлевна, крупная женщина с густым грудным голосом и медными вьющимися волосами, собранными в низкий пучок. Лешка слегка побаивался таких женщин: в них было слишком много материнского.
– Да, это еще не дает оснований для подозрений, – тем же бесцветным, казенным голосом отозвался начальник охраны.
– Вот именно, мало ли кому из вас я в миску плюю, – выдернулся Колян. – Но тут еще другое. Абдуллаев и с людьми-то по-русски объясниться не может, не то что с собаками. Наверняка чуть что – сразу ботинком в морду.
