– У меня отец умер, – сказал Вадим. – Вчера только похоронили. Он ведь так и остался в Петуховке. Огород бросить не захотел, врос в него, как в окоп. По осени скорую ему вызывали, лицом на грядки упал, так ведь лопату из рук вырвать не смогли, увезли в больницу с лопатой. Тогда вроде оклемался… – он говорил куда-то в сторону, вбок, почти не глядя на Наденьку. – Квартиру свою я сдаю. Деньги небольшие по московским меркам, а все же деньги…
Наденька тем временем удивлялась, какой странный получился расклад. То, чего Вадим так упорно добивался, оказалось вовсе не нужным. Сейчас, вспоминая давно прошедшее время и все хлопоты Сопуна по поводу этой квартиры, в которой он сперва заставил Наденьку прописаться, а потом, после развода, спешно выписаться, чтобы она, не дай бог, не оттяпала свою долю – ему в голову пришла такая же мысль, что и Шкатулочке… Так вот, вся эта беготня по инстанциям, собирание справок, разборки с ЖЭУ и странный взгляд сотрудницы паспортного стола: «Как это вы так просто хотите выписаться? Выписаться – и все?» – «Да, и побыстрее, пожалуйста. Мне есть где жить», – все это оказалось попросту зряшным. В осадок выпали только деньги, «небольшие по московским меркам». Деньги, конечно, всегда нужны, но не сама по себе квартира.
Вадим бросил старого отца в одиночестве. А Наденька вернулась к маме, и жизнь потекла по однажды заведенному распорядку, хотя с возрастом у мамы только усугубилась подозрительность. Она подслушивала ее звонки и бесконечно донимала Наденьку расспросами о том, кто это звонил, что ему конкретно надо и не собирается ли Наденька опять выйти замуж.
Замуж Наденька больше не вышла, хотя вроде бы и пыталась. Время от времени случались отдельные кандидаты, однако не выдерживали испытательный срок, и опять Наденька проводила будни и праздники у молчащего телефона. Это было порядком сложно, потому что хотелось мужского внимания, заботы, сильного плеча и т. д. – всего того, о чем писали в гламурных журналах, которые Наденька терпеть не могла за создание образа женщины-дурочки, однако в жизни всего этого действительно хотелось. А потом, когда телефон наконец оживал и на том конце провода реальная кандидатура предлагала встретиться, интерес ее быстро угасал, испарялся. «Это не тот мужчина, которого я ждала», – говорила она себе. Мужчины случались скучные, жадные, считавшие каждую копейку, а то и откровенно нищие, пытавшиеся прилепиться к ее видимому благополучию, неотесанные мужланы, стоило копнуть чуть глубже. И все как один почитали своим основным достоинством наличие члена – внушительного или не очень, что Наденьке казалось весьма смешным. То есть не само наличие члена, естественно. Смешным казалось то, что гордиться им было практически нечем, поэтому они и стремились самоутвердиться в постели.
А может, ей просто не хотелось посредственного счастья, такого, как у всех. Да и счастье ли это или простая иллюзия? Она еще никогда не встречала по-настоящему счастливых людей. То есть поначалу казалось так, что вот эта пара действительно счастлива. А потом вдруг оказывалось, что счастливца застукали с пассией в загородном домике, и он еще оправдывался, что все это произошло потому, что жена уделяла ему мало внимания, занятая своей карьерой.
– Ты не торопишься? Выпьем кофе? – предложил Вадим.
Она действительно не торопилась. Пятница у нее был творческий день, отпущенный редакцией именно для творчества, как будто можно творить четко по расписанию. Обычно случалось наоборот, что стихи приходили по-прежнему без уведомления, когда приходили, а в творческие дни Наденька занималась хозяйственными делами и полупраздным шатаньем по магазинам.
Они завернули в помещение Центрального рынка. Там в закутке было кафе, которое содержали азербайджанцы. Они довольно плохо объяснялись по-русски, но слово «кофе» знали и даже правильно склоняли, на удивление: «Вам черный кофе? С сахаром?» Наденька заказала без сахара – теперь фигуру приходилось беречь по причине раздавшейся кормы, которая далеко не всем нравилась так, как Вадиму. В кафе пахло прогорклым пальмовым маслом. Улыбка официанта являла миру золотые коронки как попытку улучшить замысел божий. Наверняка Бог наградил этого парня прекрасными здоровыми зубами, а парень решил, что золото еще красивее… И Наденька вскользь подумала, что человек вряд ли сам понимает, к чему действительно следует стремиться, увлекшись ложными ценностями. А потом вдруг оказывается, что в суете ускользнуло что-то очень важное, настоящее…
Кофе, кстати, оказался на удивление хорошим, даже с легким ароматом Востока, который, может быть, источали прилавки с пряностями, расположенные напротив, а вовсе не кофе, но это было уже не важно. Вадим рассказывал, что теперь пишет в основном для подростков 10–15 лет, то есть для детей до гормонального взрыва. В этом возрасте человек наиболее чист, искренен, и люди, которые сохранили в себе детскость до старости, ему тоже нравятся.
– А ведь у меня недавно сын родился! – его лицо внезапно озарила улыбка, и Наденька искренне обрадовалась известию. То есть именно тому, что жизнь сама вырулила, исправила зигзаг, который вел в никуда. Потому что у них с Вадимом никак не могло случиться общих детей. Наденька и Вадим сосуществовали в параллельных мирах и даже, как оказалось, сохранили друг к другу некоторую симпатию, но все равно были не вместе, не в одной связке.
– Как назвали? – уточнила Наденька, поздравив с прибавлением.
– Петром, в честь деда, – ответил Вадим, и Наденька бы не удивилась ответу, если б не знала предысторию.
Волосы Вадима порядком поредели, и шрам над ухом довольно ясно читался, особенно если приглядеться.
– Отец крепкий мужик был, негибкий. В свое время на Байкале работал.
– Да, я помню…
– Исследовал водную фауну. А потом там завод захотели построить, чтобы отходы прямо в Байкал сливать. Намеренно нашли рыбку, которая выживет и в помойке, и отцу велели исследование провести, будто бы отходы производства фауне никак не вредят. А он отказался наотрез. Ну и загремел из Академии наук.
– Да? Ты никогда не рассказывал.
– Я сейчас хочу написать об этом. Вообще об отце. При жизни, видишь, как-то не получилось. Да он и сам упертый был, говорю, с неохотой кололся.
Наденьке показалось, что Вадим ищет себе оправдание.
– А ты стихи пишешь, я слышал, – он как будто намеренно сменил тему. – Я даже некоторые читал. Хорошие стихи, искренние, и это я вовсе не из лести говорю…
Наденька знала, что не из лести: Вадим никогда не станет хвалить слабые вещи, но сама его похвала ей слегка польстила.
– Знаешь, однажды я бегал по чиновничьим кабинетам и банкам, искал кредит, чтобы тираж моей книжки был не пять, а десять тысяч экземпляров. Бегал-бегал, и все напрасно. Издерганный, злой, зашел на почту, чтобы получить двухтомник Ахматовой по подписке. Сел тут же на почте, стал читать и просто оторваться не мог. До сих пор помню одно стихотворение. Оно называется «С армянского».
Я приснюсь тебе черной овцою,
На нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?
Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним…
Так пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе и деткам твоим?»
Ахматова написала его в 36-м, когда Льва Гумилева в очередной раз схватили. И я подумал, какой же пошлостью был занят сейчас. На что я потратил драгоценное время жизни! Кстати, ты напрасно так сильно красишься, – неожиданно заметил он. – Ты сама по себе красивая.
