Ей все казалось, что для нее может еще состояться что-то чрезвычайно хорошее там, впереди. Нужно только приложить немного усилий, и это хорошее непременно сбудется. Но что конкретно нужно для этого сделать, Наденька не понимала. Она исправно вела уроки и даже кружок выразительного чтения. Иногда, задерживаясь в школе дотемна, – а вечера уже бывали темными, – Наденька размышляла по дороге домой, что и еще один день прошел, а ничего особенного так и не произошло. Но что, что такое должно было случиться? Наденька не знала.
В один из таких вечером, стоя на остановке в ожидании автобуса, Наденька совсем продрогла под проливным дождем, от которого остановочный навес защищал плохо. Однако под ним ютились еще какие-то люди, уткнув нос в воротники своих курток. Наконец из-за поворота показались огни, по виду это был долгожданный автобус, и тут кто-то ее окликнул:
– Наденька!
Оглянувшись, она с трудом узнала в темном силуэте под навесом Сашу-Сократа из редакции «Северных зорь».
– Это хорошо, что я вас встретил… – произнес он со странной радостью, вроде бы он был слегка подшофе. – Я очень переживал. Вы на «восьмерку»? Я тоже, мне нужно в центр.
Только когда им удалось втиснуться в переполненный автобус, по традиции ходивший чрезвычайно редко, Наденька, переведя дух, спросила:
– Почему вы переживали? Что такое случилось?
Сашу-Сократа оттиснула огромная тетка в мокром пальто, которое отдавало псиной, и он пытался досказать, выдергиваясь из-за ее плеча:
– В том-то и дело, что ничего не случилось. И это замечательно. У нас вся редакция переживала, а вы не знали…
– Да что я такое не знала?
Наденьке наконец удалось просочиться поближе к Саше-Сократу, однако он сказал, что им будет лучше поговорить без свидетелей, когда они выйдут из автобуса. Приняв серьезный и безразличный вид, он больше не проронил ни слова, и Наденька готова была услышать что-то действительно важное. Но вот, когда автобус наконец пересек мост и выплюнул порцию пассажиров на центральной площади, Саша-Сократ отвел Наденьку под козырек ведомственного здания, возле которого мерцал тусклый фонарь. Понизив голос до полушепота, под большим секретом поведал ей, что Сопун однажды ел человечину. Ну, не намеренно, а так вышло, что сумасшедший родственник свою жену зарубил и мясо засолил в большой бочке. А когда приехал к нему на заимку, дядька этим мясом его и угостил как лосятиной… Не дослушав, Наденька рассмеялась в голос:
– Послушайте, неужели вы поверили в эту историю?
– Он сам рассказывал, – Саша слегка опешил от Наденькиного смеха.
– Вы что, Сопуна не знаете? Он же специально сочинял про себя страшилки, чтобы… ну… просто так сочинял.
– Вы серьезно? Так вы тоже слышали эту историю? И не испугались?
– Хватило других, настоящих страхов.
– А я, представьте себе, боялся, что он вас тоже съест.
– Да бросьте! Много ли с меня мяса, – Наденьке вспомнились насмешки по поводу ее тощего зада.
– Я в любом случае рад, что вам, по крайней мере, удалось уйти от Сопуна живой и невредимой, – кажется, Саша-Сократ говорил на полном серьезе. – Первая жена его, вы знаете, утонула, потом он на Марине Сидоровой хотел жениться, так она на машине в Подпорожье разбилась…
– Слушайте, – Наденька оборвала достаточно резко. – Это все уже кончено бесповоротно. И надо как-то жить дальше.
– Да, да…
– Нет, то есть я о другом. Вы же в отделе поэзии работаете? Посмотрите мои стихи? У меня тетрадка с собой, я с ней никогда не расстаюсь, – Наденька говорила торопливо, будто опасаясь, что Саша-Сократ может раствориться в промозглых сумерках. – Вот, возьмите. Знаете, стихи ведь не спрашивают, можно ли им прийти. Просто приходят, и нужно их немедленно записать…
– Это точно. Стихи набегают волнами, как прилив и отлив… Конечно, я почитаю и позвоню где-то через недельку, хорошо?
– Да, да…
– Заранее ничего обещать не буду, но обязательно прочту. Только не смешивайте стихи с жизнью, – небрежно сунув тетрадку за пазуху, Саша-Сократ отчалил куда-то по направлению к библиотеке и растворился в мелком противном дожде.
Что значит «не смешивайте стихи с жизнью»? Она разве смешивает? И это сильно заметно? Наденьке сделалось слегка нехорошо оттого, что она, поддавшись внезапному порыву, доверила свои стихи постороннему. Она именно потому не расставалась с тетрадкой, чтобы ее сокровенное случайно не попало маме в руки. Мама продолжала вести себя так, как будто Наденька все еще училась в школе, поэтому каждый ее шаг тщательно проверялся на момент аморальности или, скорее, того, какое впечатление она произведет на окружающих, в основном на местную интеллигенцию, откровенно зараженную ханжеством, – по мнению Наденьки. А ее стихи были достаточно откровенны, без внутреннего цензора, как говорил Сопун. То есть в чем заключалась проблема местечковой поэзии? В том, что читаешь стихотворение, даже такое, в котором вроде все на месте – и ритм, и смысл, и рифма нестандартная, а вот чувствуешь все равно, что автор врет. Потому что пишет с оглядкой, то и дело одергивая себе: «У меня ведь жена, дети. Что они подумают? И что вообще люди скажут?» Оглядка на этих самых «людей» – и есть внутренний цензор… Теперь в Наденькиной голове крепко засела идея о том, что стихи ее ничего не стоят и что над ними скорее всего посмеются в редакции, как она сама смеялась над ляпами в сочинениях своих пятиклассников. Нет, если все время думать об этом, получается что-то ужасное. Наденька даже не поужинала как следует: кусок не лез в горло.
Саша-Сократ позвонил следующим вечером. Услышав в трубке его голос, Наденька замерла, готовая к самому суровому приговору. Однако Саша выразился коротко: «От таких стихов, простите, жить хочется. Хотя, конечно, они депрессивны, но с возрастом это проходит, уверяю вас…» – и пригласил ее зайти в редакцию. Если не прямо завтра, то в ближайшие дни.
День выдался солнечный, чистый, редкий для этой осени. Клумба у крыльца школы пылала яркими звездочками астр и наивно-нежных маргариток, которые смело пялили свои глазки в остывшее небо. Завершив школьный день и оказавшись на улице, Наденька успела подумать, что у маргариток еще нужно учиться жизнелюбию и что они наверняка будут цвести до первого снега, не теряя стойкости и надежды. В следующий момент она увидела Вадима, который стоял у крыльца с букетиком астр. «С клумбы сорвал», – невольно подумала Наденька, однако Вадим, улыбнувшись и будто поймав в воздухе ее мысли, ответил:
– Не переживай. По дороге купил у бабки, – потом, немного сглотнув, добавил: – Ты не спешишь? Разговор есть.
Некоторое время они стояли, оба растерянные, глядя друг другу в глаза, как во время минуты молчания. Потом устроились на скамейке возле школьного стадиона. Наденька ожидала, что сейчас он скажет ей что-то такое, чего еще никогда не говорил. Однако Вадим, вручив ей букетик с некоторой неловкостью, сообщил, что отцу, Петру Николаевичу, наконец-то выделили квартиру.
