– Ну?
– Пойдем к тебе, продолжим банкет, – он явно имел в виду «к тебе» – то есть к Наденьке, в ее родной дом.
Когда же это она успела выболтать Кирюхе Подойникову, что мама уехала в санаторий и что квартира свободна? Невольно перед глазами поплыла сцена, виденная из шкафа. Голый Кирюха, вожделенно теребящий волосы своей подруги, и ослепительно-белая задница, которую явила ей, кажется, сама жизнь.
– А пойдем! – Наденька решительно поднялась. – Это здесь, буквально через дорогу.
И потом, когда они шли, очень долго шли через дорогу, как будто без цели, просто шли себе, Наденька думала, что, наверное, так именно думали прохожие, которые видели, как они пересекли дорогу и завернули во двор. Ну подумаешь, идут себе люди. И все это время она про себя упорно твердила: «Вот мы идем, вот мы идем, вот мы идем». Возможно, это и было погружением в текущий момент, «здесь и сейчас», обычно ускользающий от сознания, занятого суетными делами. Но теперь ее внутреннее сквозящее пространство занимала только эта фраза и больше ничего. Потом, во дворе, она подумала, сколько всего успело случиться здесь, только не сейчас, а раньше, именно здесь, в пространстве, ограниченном стенами родного дома и маленьким палисадником, в котором прошло детство. Сколько радости, разочарований, потерь, обретений и слез. Но теперь детские игры во дворе закончились, теперь будут другие игры, хотя можно же еще остановиться. Никто не заставляет ее вести Кирюху домой. Можно встать у подъезда и сказать: «А теперь до свидания». Однако ей нужно было в конце концов обрубить последние нити, которые связывали ее с Вадимом. Она больше не его жена, хотя по-прежнему значится ею в паспорте…
Наденька еще случайно зацепила глазом старые качели в самой глубине двора. Сиротливые, покинутые, перекошенные временем и усилиями нескольких поколений детей. «Ну вот и знак, – подумалось ей. – Наконец-то. Спасибо». В следующий момент она ощутила странную слабость, и ее едва хватило на то, чтобы подняться по лестнице на третий этаж и повернуть ключ в замке. Только бы никто из соседей не вышел на лестницу, только бы никто не увидел… Внезапно ей сделалось мучительно стыдно. Одновременно внутри проросла яркая жалость к Вадиму, который… А где сейчас мог быть Вадим? Вернулся на Старую Петуховку, искал ее, расспрашивал отца и соседей? Или нет. Застрял у кого-то в гостях. У рыжего Миши с радио или еще у кого. А может, просто сидел в редакции, почитывая присланные рукописи. У него же рабочий день…
Дома показалось прохладно и неуютно. Скинув у порога босоножки, Наденька прошла на кухню, уронила авоську с продуктами на стул и еще успела подумать, как же это все теперь будет. Кирюха подошел со спины, осторожно обнял ее за плечи и спросил, почему она хочет его любить.
Наденька ответила, что она хочет любить вообще, но пока непонятно кого.
Он крепче обнял ее, развернул лицом, потом притянул к себе и произнес какие-то очень простые, но значимые слова, от которых сразу стало тепло. Все правильно. Теперь Наденька опять оказалась в центре любви. Перекошенная было Вселенная пришла в равновесие, и Наденька перестала думать о Вадиме и вчерашнем происшествии. Потому что случилось то, что должно было рано или поздно случиться. Ситуация наконец разрешилась, и Наденька неожиданно почувствовала себя очень легко.
Они сцепились в крепком объятии, впились друг в друга страстными поцелуями. В какой-то момент Наденьке показалось, что она теряет сознание, но он ловко подхватил ее почти на лету, взял на руки, отнес в комнату на диван и там снова стал целовать. И с каждым его поцелуем она словно пробуждалась от долгого сна, почти обморока. А он целовал, целовал, целовал. Наденька гладила его затылок, теребила его длинные волосы, собранные в хвост, почему-то еще проговаривая про себя: «волосы, собранные в хвост», хотя это не имело никакого значения. Вообще все вокруг потеряло какое-либо значение, кроме тяжести его тела. И она гладила его спину, пальцами забравшись под майку, чтобы убедиться, что все это происходит на самом деле. Она пыталась запомнить всякий момент до мельчайших точек, потому что все это должно было кончиться очень скоро. «Кирюха, Кирюха», – Наденька повторяла про себя как заклинание, уверенная, что все это не сможет никогда повториться, потому что он уйдет, а она будет думать, что ничего такого не было, что ей просто приснилось. Потому что он не ее мужчина. Они только случайно пересеклись в том неправильном месте, куда ее попросту занесло…
Потом они еще пили чай с овсяным печеньем, жарили яичницу с помидорами, и Наденька заметила невзначай, что Кирюха, скорее всего, редко ест досыта. Хотя бы потому, что ему было абсолютно все равно, чем набить живот. Он, собственно, так и заявил мимоходом, в основном рассуждая о том, что нет хуже греха, чем упустить свою страсть. Потому что страсть иррациональна, как и вера, они не так и далеки друг от друга. Но, по сути, он же элементарно проговорился, выдал себя с головой. Очевидно, что ему было точно так же все равно, с кем удовлетворить эту свою страсть. Вот Наденька подвернулась…
Когда он наконец ушел, хотя мог бы запросто и остаться… Наденька сама не знала, хочет ли она, чтобы он остался, потому что, с одной стороны, у него не было никакой веской причины, чтобы вот так взять и уйти, а с другой стороны, не стоило ему оставаться, потому что мог заявиться Вадим, требовать, чтобы она открыла. Да при чем здесь вообще был Вадим, если Наденька не могла представить, как будет спать в одной постели с Кирюхой. Нет, ей надо побыть немного одной. Так вот, когда он наконец ушел, Наденька поняла, что теперь уж точно не знает, за что еще зацепиться. Если бы она разрыдалась, ее бы все равно никто не услышал. И никому не было до нее никакого дела. Совершенно никакого. Кроме разве что мамы, но она была далеко. И маме тем более не следовало рассказывать о том, что только что произошло. Наденька разглядывала свои пустые ладони, думая, что их некому протянуть. Жизнь утекала сквозь пальцы, как дистиллированная вода без вкуса, без запаха.
Наконец она уронила в постель свое будто плетьми избитое тело и подумала, что теперь она все знает о любви. Абсолютно все.
Подойников навещал ее еще несколько раз. Просто звонил в дверь, когда ему этого хотелось, заставляя Наденьку вздрагивать: а вдруг это Вадим. Но Вадим не появлялся. А Подойников стал требовать водки и безобразно напивался, в пьяном виде пускаясь в размышления о том, что он же козырный, и как только Наденька этого не понимает. И что она ничуть не лучше его. Чем лучше-то, в самом деле? Что в школе работает на твердой ставке, пишет планы уроков и отчеты по этим планам? Зато вот у него никаких тебе планов. Подсобку закрыл – и голова свободна. А что из редакции его в свое время выперли, так это потому, что он такую правду писал, которая даже в перестройку никому не нужна. Потому что перестройка – фикция, все начальники останутся на своих местах, только будут немного иначе называться. И никакого тебе нового мышления. Забудь. Потому что никакого мышления в принципе не существует, люди все практически глубоко спят, поэтому и не мыслят… Наденька слушала его безразлично и только думала: «Это не мой мужчина», хотя Кирюха был с ней нежнее, чем Вадим за всю их совместную жизнь.
