Наденька оставила их на кухне, чтобы лишний раз не дышать папиросным дымом – оба курили «Беломор», отчасти в память о политических репрессиях, но скорее все же потому, что стоил «Беломор» дешево, а вставлял крепко, как говорил Вадим.
Огромный, до потолка, двустворчатый шкаф с зеркальными дверцами встретил ее собственным отражением, и Наденька неожиданно обнаружила, что вот ведь как странно – входишь в комнату и сразу же видишь себя. Хозяйку в зеленом халате. И можешь оценить сперва себя, а потом уже обстановку. Зеленый халат, купленный с первого гонорара в качестве символа домашнего тепла и уюта, теперь слегка раздражал. Прожженный на рукаве в результате упражнений в кулинарии, крепко пропахший кухней и табаком, он действительно казался лягушачьей шкурой, и ее захотелось поскорее сменить, тем более что за окном брызнул теплый, почти летний день.
Наденька, окунувшись с головой в темное пространство шкафа, вытащила посылочный ящик, в котором лежали легкие кофточки и прочая дребедень в ожидании лета или просто лучшего дня. Может быть, настроение у нее случилось такое, что просто захотелось принарядиться, тем более было во что. Наденька выбрала шифоновую кофточку с вишнями, присборенную на поясе, а еще достала из заветного ящика лифчик мягкого шоколадного цвета, который сперва показался ей до ужаса странным. В магазине висели только белые или бежевые лифчики. Ну изредка – черные. Зачем вообще нужны цветные лифчики? Их же все равно никто не видит под платьем…
Сестра угадала с размером. Впрочем, это было несложно. Наденька всю жизнь донашивала ее лифчики, хотя Наденьке они были практически не нужны. Но в этом шоколадном лифчике на поролоновой прокладке груди ее выглядели как два шарика шоколадного мороженого. В детстве их с Наташкой каждое воскресенье водили в кафе-мороженое, и там подавали такие шоколадные шарики в металлической вазочке. Потом Наташка чуть подросла, начала носить лифчики и стала стесняться ходить в кафе-мороженое. Нет, в шоколадном лифчике что-то такое определенно было. В самом сознании того, что на тебе под кофточкой такое неожиданное белье. На мгновение Наденьку охватило упоительное ощущение того, что она хозяйка жизни. По крайней мере своей. Накинув еще легкий пиджачок, Наденька решила прогуляться до магазина – потому что больше прогуляться было некуда. Но не сидеть же в такой день с мужиками на кухне! Пусть даже сидеть с ними иногда бывает занятно.
Теплое марево висело над дорогой, домами и огородами. Сухой воздух дышал умиротворением и тихой сельской идиллией, которой можно восхищаться, наверное, если не знать изнанки. Однако сейчас Наденьке не хотелось вспоминать плохое. В конце концов, и этот вечер больше никогда не повторится, не будут цвести нарциссы на грядках Петра Николаевича, рыжий кот, потерявший где-то полхвоста, не будет нежиться на соседнем крыльце, подставив солнцу полосатое брюхо, ласточки не будут щебетать беззаботно под самой крышей… На днях Вадим в каком-то журнале нашел изображение чернофигурной греческой вазы, на которой был еще написан разговор старика и юноши: «Смотри: прилетели ласточки». – «Иди ты, действительно ласточки!» – «Значит, скоро опять весна!» Наверное, в оригинале герои говорили несколько иначе, не могли же греки на вазе написать: «Иди ты, действительно ласточки», однако Вадим пересказал именно такими словами, и этот простой диалог почему-то потряс его настолько, что он тихонько смахнул слезу, растрогавшись вечной повторяемостью событий, эмоций и потерь.
На скамейке возле магазина, где обычно смиренно сидели пьяницы в ожидании везения, ласточек или вообще неизвестно чего, теперь сидел тот странный парень, которого Наденька однажды видела на выставке. Вернее, она сперва подумала: «Какой странный» – и только потом сопоставила его с тем парнем с хвостиком и в кожаной куртке. Парень по-прежнему был в кожаной куртке и по-прежнему с хвостиком. Заметив Наденьку, он кивнул ей, как старой знакомой, и, дождавшись, пока она выйдет из магазина с авоськой, набитой хлебом и булками, которые только и были в свободной продаже, окликнул:
– Надя! Хозяин дома?
– Дома, – она ответила односложно, не желая заводить разговор с кем попало, однако парень задержал ее какими-то мелкими вопросами, потом жестом пригласил присесть рядом.
– Меня дома ждут, – Наденька отнекивалась, однако парень просек, что это пустая отговорка.
– Кто там тебя ждет? Сопун? Чтобы ты ему яичницу поджарила? Или носки постирала?
– Тебе-то какое дело?
Наденька направилась в сторону дома, и парень назойливо последовал за ней.
– Можно еще один вопрос? Как ты с ним спишь? Вернее, как он может ложиться с тобой в одну постель?
Наденька хмыкнула, но парень, похоже, и не ожидал от нее никакого ответа.
– Знаешь, – он рассуждал на ходу, – есть вещи, которые однажды надо произнести вслух, потому что так просто честнее.
– Это что же честнее? – наконец спросила Наденька.
– А то, что Сопун повсюду находит зло. Пошлость, мелочность, карьеризм. Даже там, где это в зачатке…
– Ты только это хотел сказать? – Наденька остановилась и внимательно, по-новому взглянула на этого парня, отметив мимоходом, что джинсы сидят у него на бедрах так низко, что видны трусы. Обычные трикотажные трусы. Плавки, не семейные.
– У меня к тебе вообще накопилось много вопросов.
– Что еще?
– Например, ты красишь ногти на ногах?
Наденька невольно вздрогнула. На ногах у нее были дырявые носочки. В магазин не было смысла надевать целые – в туфлях под брюками все равно не видно. Хотя, конечно, дырки плохо сочетались с шоколадным лифчиком.
– Ты не обижайся, я так просто подумал, что у тебя наверняка накрашены ногти…
– Да отстань ты!
– Ладно, я не хотел обидеть, – пожав плечами, парень поплелся прочь, подметая штанинами серую пыль. И стало понятно, что джинсы его сидят так низко не по прихоти моды, а просто великоваты в поясе, поэтому при ходьбе сползают.
Когда она пыталась расспросить Вадима про этого парня, – вот, мол, он спрашивал, дома ли ты, – Вадим только отмахнулся:
– Кирюха Подойников. В газете работать пытался, да выгнали за пьянку. Теперь шоферит.
Вадим собрался съездить в Москву. Пройтись по редакциям, просто примелькаться, чтобы знали в лицо, ну и разведать про какие-то сценарные курсы, на которые брали более-менее состоявшихся писателей. Про эти курсы Вадим поговаривал уже давненько, но Наденька как-то не обращала на это серьезного внимания. А тут вдруг он загорелся – в Москву да в Москву, на курсы да на курсы. Она пока не представляла себе, как можно учиться на курсах в Москве и при этом жить на Старой Петуховке. Или тогда не жить на Старой Петуховке, но как же это может статься? И что же, тогда ей тоже придется переехать в Москву? Однако перспектива казалась столь нереальной, что Наденька предпочитала вовсе ничего не спрашивать.
Еще однажды, перед самым отъездом, к Вадиму заходил Кирюха Подойников. Вадим о чем-то недолго переговорил с ним во дворе, но в дом не пустил. Наденька смотрела на них из окна и думала, какое же дело может быть к Вадиму у этого Подойникова. На нем был какой-то уличный налет с оттенком крайней бедности, как будто Кирюха обитал на скамейке в городском парке и подъедал за посетителями кафе на набережной. Его хотелось усадить в корыто и хорошенько отмыть для начала. Наденька заметила, что Кирюха что-то сунул в карман и поплелся восвояси, подметая штанинами пыль. Она только пожала плечами, не желая выведывать подробности, да и какое ей, собственно, было дело до этого шоферюги?
