Следующий день был не менее насыщен. Во-первых, подошел Гротте с остальным отрядом и несколькими пушками, захваченными в Кристианаполе. Во-вторых, были получены известия из Шверина – Адольф Фридрих в панике собирал своих сторонников. Как и следовало ожидать, сторонники его, с удовольствием принимавшие участие в пирушках и празднествах, резко заболели и вспомнили о разных неотложных делах. Иначе говоря, «сказались в нетях», по меткому выражению Аникиты. В-третьих, посыпался огромный ворох жалоб на герцогских чиновников от мекленбургских жителей. Причем не только от крестьян и горожан, но, что совсем уж удивительно, и от некоторых дворян. Поистине мои кузены обладали даром наживать себе врагов. Хотя, если припомнить мои злоключения, может, это у нас семейное?
Кроме того, я начал вербовку людей в свои войска. В Мекленбурге, как и во всяком другом немецком княжестве, было немалое количество третьих, четвертых и так далее сыновей во всех слоях общества, которым не грозило наследство. Майорат – это вам не тетка. И вот представьте себе, что эти молодые люди видят мужественных, красиво одетых военных, щедро тратящих деньги и рассказывающих о своих подвигах. Естественно, остаться равнодушными к этим рассказам молодым людям не грозило, и они стали записываться ко мне на службу.
Кстати, о красивой форме. Если солдаты Гротте были одеты вполне на уровне, то на моих русских стрельцов и рейтар было без слез и не взглянуть. Особенно когда они снимали доспехи. Поэтому я первым делом озаботился их формой. Среди приносивших мне жалобы были и представители портняжных цехов. Сочувственно выслушав их представителей и сокрушенно покачав головой, я перевел разговор на бедственное состояние одежды своих верных воинов и напряг подданных изготовлением обмундирования. По моему заказу для них были пошито что-то вроде стрелецких кафтанов, а также более привычные для русских рубахи и штаны. Полного аналога, конечно, не получилось, уж больно разные традиции, но в общем и целом затея удалась. Основой формы был длиннополый, по немецким меркам, кафтан красного цвета. Основным отличием от русских кафтанов той поры было наличие отложных воротников и накладных карманов на полах. Кстати, карманы для портных оказались новинкой. Цвет воротников и клапанов на карманах был зеленым. По бортам кафтанов витые шнуры с кистями, и кушаки желтого цвета. В общем, цветовая гамма выдержана в мекленбургских традициях. Сапоги, правда, были обычными, как и у прочих наемников. Сложнее всего оказалось, как ни странно, с шапками. То есть сшить сам колпак сложностей не представляло, а вот где взять опушку… В России даже самый бедный крестьянин мог носить меховую шапку. Обычно овчинную или заячью, зажиточный – лисью. Рядовых стрельцов можно было одеть и в овчинные, но начальные люди в Москве носили собольи, на худой конец бобровые. Обо всем этом мне без обиняков заявили Аникита с Анисимом. Ну где я вам бобров наловлю? Чтобы вы знали, в бобровых шапках в Европах ходят нотариусы, а не наемники. Блин, будете мне мозги пудрить – прикажу всех окрестных собак переловить вам на шапки!
Заказали также и оружие. Огнестрела у меня хватало и трофейного, а вот бердыши я стрельцам заказал. Уж больно выигрышно смотрелись большие топоры на фоне протазанов герцогской стражи. У рядовых стрельцов на боку висели палаши – Анисим, как начальный человек, получил шпагу. Конники под началом Аникиты были обмундированы так же, но вооружены, как рейтары.
Через две недели состоялся большой герцогский суд. В качестве судей выступали мы трое. То есть я и мои кузены, Иоганн Альбрехт и Фридрих Адольф. Последний довольно долго скрывался от меня, но, когда приехали приглашенные мной его мать и брауншвейгцы, появился как ни в чем не бывало. В принципе молодец, умеет держать марку. Мы все такие из себя важные и красивые, в мантиях и коронах, сидели на трех равновеликих креслах. Это важно, что кресла одинаковой высоты: так подчеркивается наше равенство. Сценарий подготовлен заранее, канцлеру и казначею крупно не повезло. Многочисленные жалобщики по очереди подходили и свидетельствовали против них. Взяточничество, казнокрадство и прочее лихоимство. Подсудимые вяло оправдывались. Будь дело только в свидетельствах простолюдинов, да и мелких дворян, – никакого судилища просто не случилось бы. Но главный их проступок в другом, и все это знают. Моей светлости уже три года не выплачивалось содержание, и тут им не отвертеться. То есть они, конечно, с удовольствием возместили бы ущерб сторицей, но не тут-то было. Я представил дело так, что оные прохиндеи обокрали меня бедного по своей инициативе. И таким образом обокрали весь род Никлотичей. Мои кузены, естественно, открестились от своих приближенных и сдали их со всеми потрохами. Так что отвечать придется по полной. Но мне этого мало, надо еще, чтобы весь народ Мекленбурга свято уверовал, что чинуши огребли за издевательство над ним и странствующий принц наказал злодеев, радея о справедливости. Мои же кузены, сдав своих приближенных, покажут свою слабость перед сторонниками и отобьют желание сражаться за их интересы, если возникнет такая необходимость. Такой вот тридцать седьмой год в миниатюре.
Мой тезка, похоже, ни о чем не догадывался, а Фридрих Адольф помалкивал. Наконец приговор утвержден: казнь и полная компенсация имущества в пользу пострадавшего, то есть меня. Но это не конец, я настаивал, что мне положена компенсация за не вовремя полученную ренту в размере сорока восьми тысяч золотых гульденов. Гюстровский герцог только хрюкал от неожиданности, но возражать не смел. На него плохо действовали блестящие бердыши моих стрельцов. Шверинский владыка замечал только, что недостача составила самое большее восемнадцать тысяч.
– Любезный кузен, вам о чем-нибудь говорят такие термины, как пеня, неустойка, упущенная выгода? Очень жаль, если нет. Но перенесенные мною тяготы совершенно определенно говорят мне, что эта сумма будет справедливой.
Возражений у кузенов больше не нашлось. Фридрих, правда, пытался смотреть на мать, но герцогиня София отводила взгляд. Кузены не знали, что я накануне встречался с ней и сумел убедить ее, что ни одного мекленбургского медяка не потрачу на разные глупости. Я показал ей шведские векселя, на которые нанимал и снаряжал своих солдат. Произнес взволнованную речь, посвященную бережливости и разумному ведению дел. До конца, конечно, не убедил, но пока она на моей стороне.
Еще я встречался с камергером фон Радловом и другими дворянами, недовольными правлением моих двоюродных братьев. Надо сказать, я немного перестарался со своим эффектным появлением в Гюстрове и слегка напугал потенциальных сторонников. Пришлось по мере сил успокаивать их.
Единственная, с кем не удалось поговорить заранее, – это моя мать, герцогиня Клара Мария. Она с моим отчимом герцогом Вольфенбютельским Августом приехала лишь накануне. Но я надеялся, что она по-любому будет на моей стороне.
Как и ожидалось, мне удалось полностью настоять на своем.
Тем же вечером за торжественным ужином, где собрался весь местный бомонд, когда мы сидели и натянуто улыбались друг другу, Август Брауншвейгский произнес долгую речь на тему «непоколебимости прав сословий». Я сначала не понял, к чему он клонит, но, когда все вопросительно уставились на меня, моя память включилась.
