— Это она сейчас ребенок, а лет через пять станет душманской подстилкой и родит на свет несколько маленьких душманчиков, — и Хомутов передернул затвор своего автомата. — Забыл, как Лешку Кутепова двенадцатилетний душманский выкормыш из «калаша» в спину уделал? Забыл?
— Ничего я не забыл, но девчонка тут ни при чем! — ответил Сараев, с ненавистью глядя в глаза Хомутову: — Так что заглохни!
— Еще поглядим, кто из нас первым заглохнет, — и Хомутов смачно сплюнул в сторону Сараева.
В это время на стороне душманов началось какое-то движение. А затем оттуда к солдатам кто-то обратился, причем на чистейшем русском языке:
— Пацаны, не стреляйте — разговор есть.
— Ты что, русский? — после секундного замешательства первым среагировал на этот призыв Хомутов.
— Да, русский. Если слово дадите, что стрелять не будете, я к вам подойду для разговора.
— Хорошо, подходи — мы в парламентеров не стреляем, — ответил Хомутов.
И в следующую секунду из-за камней на той стороне встал молодой мужчина в афганской одежде. Когда он подошел ближе, солдаты разглядели его лицо. Оно было европейского типа, окаймленное небольшой бородой белесого цвета. Остановившись в нескольких метрах от позиции советских солдат, незнакомец (а это был никто иной, как Азиз, он же Валдис (Валентин) Карлинын) произнес:
— Отдайте нам девчонку, и мы вас не тронем — гуляйте на все четыре стороны. Нам только она нужна, а вы нам по херу.
— А тебя как зовут, служивый? — спросил Сараев, поднимаясь из-за валуна.
— Зови меня Азизом.
— Ты что имя сменил? — не скрывая удивления, задал очередной вопрос Сараев.
— Имя и веру, — кивнул головой Азиз.
— Как же тебя угораздило? — подал голос Леонид Сохнин, который был пятым «дедом» в этой группе.
— Жить хотелось, — коротко ответил Азиз.
— И как же тебе теперь живется? — поинтересовался Сараев.
— Как видишь, нормально.
— Где же нормально, если ты своих же русских пацанов убиваешь? — возмутился Сохнин. — Хороших хозяев ты себе выбрал.
— Не хуже ваших. Мои мне хотя бы платят хорошо, а ваши что вам дают — ежедневную политинформацию в ленинской комнате? Послали вас на смерть, а сами в Кремле отсиживаются? Что вы здесь делаете, ребята? У вас что, дома проблем мало, что вы в чужие свой нос суете? Вы бы лучше у себя на родине со своими кремлевскими старперами разобрались. Только у вас кишка тонка им это в лицо сказать. Вы лучше афганцев убивать будете.
— Пока не мы, а вы весь кишлак замочили, а теперь вот и за головой этой девчонки охотитесь, — справедливо заметил Сараев, кивнув в сторону той, из-за которой вся эта заварушка и закрутилась.
Девочка стояла в сторонке не жива и не мертва, и во все глаза смотрела на Сараева, который в ее понимании здесь был единственным человеком, кто мог ее спасти.
— А вы чем хороши — зачем в кишлак приперлись? — негодовал Азиз. — Наверняка афганцев потрясти хотели — бакшиш с них содрать. А если бы кто-то стал сопротивляться, вы бы ему глотку быстро перерезали. Разве не так?
— А на фига тебе девчонка? — задал Сохнин вопрос, который у всех присутствующих давно вертелся на языке.
— Не вашего ума это дело — отдайте и все, — все так же зло ответил Азиз. — На хер вам жизни свои класть за эту афганку. Вы же, небось, уже дембеля, скоро домой поедете. А с этой девчонкой у вас больше шансов на тот свет попасть, чем на родину. Мы от вас все равно не отстанем.
— А если отдадим, отстанете? — спросил Константин Урюпин.
— Слово даю, что отпустим вас на все четыре стороны. У нас заказ только на нее одну.
После этих слов в разговоре повисла пауза, во время которой каждый из присутствующих обдумывал услышанное. Наконец, первым принял решение Сараев. Направив свой автомат на Азиза, он произнес:
— Не отдадим мы вам ребенка.
— А ты почему за всех решаешь, Сарай? — возмутился Урюпин. — Если тебе хочется Александра Матросова из себя корчить, то другим жить охота. Я уже дембельский альбом сделал. Короче, пацаны, я умываю руки.
И Урюпин закинул автомат себе на плечо и, обращаясь к Азизу, спросил:
— Если я с тобой пойду, отпустишь меня?
— Без вопросов, — кивнул головой Азиз. — А остальные?
Однако из солдат больше никто не захотел последовать примеру своего товарища. И трудно было сказать, чего было больше в этом их поступке — стремление положить свою жизнь за эту девчонку, или нежелание принять помощь от этого презренного, перекрасившегося в другую веру человеку.
— Ладно, пацаны, тогда не обижайтесь, — развел руками Азиз и, кивком головы позвав с собой Урюпина, отправился к своим.
Когда они оказались среди душманов, Азиз спросил у солдата:
— Тебя как зовут?
— Константин.
— Откуда родом, Костя?
— Из Магнитогорска.
— Далековато, — покачал головой Азиз и, сделав шаг вперед, вонзил острое, как бритва, лезвие ножа в грудь солдата.
Урюпин ойкнул и, вытаращив изумленные глаза на своего убийцу, медленно осел на землю. Азиз наклонился и вытер окровавленное лезвие о гимнастерку убитого. Все это происходило не только на глазах у душманов — это видели и товарищи убитого. Этой показательной казнью Азиз посылал им недвусмысленный сигнал — переговоров больше не будет, вас ждет такая же, а может быть, и более мучительная смерть.
23 июня 1983 года, четверг.
Москва, Старая площадь, кабинет члена Политбюро ЦК КПСС Константина Черненко
Когда Владимир Окунский вошел в кабинет Черненко, тот встал из-за стола и, шагнув навстречу, первым протянул руку для рукопожатия.
— Как добрались, Владимир Викторович? — поинтересовался хозяин кабинета, жестом приглашая гостя занять место за столом.
— Спасибо, Константин Устинович, хорошо, — ответил Окунский, присаживаясь на стул.
Он прилетел в Москву из Ташкента час назад и сразу из аэропорта направился к Черненко, который специально выкроил время для аудиенции с ним. Они давно знали друг друга — около пятнадцати лет. А познакомил их Брежнев, который в конце 60-х взял Черненко с собой в Узбекистан, чтобы лично ознакомиться с восстановленным после землетрясения Ташкентом. Владимир Окунский как раз этим восстановлением и занимался, будучи первым секретарем Ленинского района — больше всего пострадавшего от природной стихии. Высокие гости пробыли в Узбекистане несколько дней и для них это было незабываемое время. После осмотра Ташкента их повезли на озеро Тузкан, где устроили роскошную охоту на уток, памятую о том, что Брежнев был заядлым охотником. И пока генсек всю дорогу общался с Рашидовым, досуг Черненко скрашивал Окунский. Тогда они близко и сошлись. И сидя за одним столом за бутылкой охлажденной «Старки», много говорили о жизни, вспоминая молодость. Именно тогда Черненко и узнал многие факты из жизни своего собеседника, которые не уместились в его анкете. Например, о том, как Окунский, родившись на Житомирщине, в годы войны 15-летним мальчишкой сражался в партизанском отряде — был разведчиком. А когда война закончилась, поступил учиться в железнодорожный техникум. А в Узбекистан он попал чуть позже, в 50-е — по комсомольской путевке его отправили работать на Ташкентский вагоноремонтный завод. И в итоге Окунский так прикипел душой и сердцем к этим краям, что решил остаться в них навсегда. На заводе он прошел путь от мастера кузнечного цеха до заместителя директора. А затем его выдвинули на партийную работу.
