— Не обломают, поскольку тут и слепому все видно — хотят на узбеков все союзные грехи повесить, — продолжал увещевать друга Курков. — Поэтому надо пользоваться моментом, если тебя к этому делу пристегнули. Если у нас все выгорит, то мы оба с этого хорошо поимеем. Я в начальники выбьюсь, а ты — валютой разживешься, да и лишнюю звезду на погоны можешь получить. Ну, как — по рукам?
Жаров еще какое-то время раздумывал над предложением друга, но в итоге согласился — авантюрист он был не меньший. К тому же в его голове тут же созрел собственный план, согласно которому эту ценную коллекцию можно было бы пристроить в иные руки, а не в руки его однокашника и поиметь с этого значительно больше. Однако приятелю об этом он, естественно, предпочел ничего не говорить. Тем временем Курков, чрезвычайно довольный согласием своего друга, примерил на себя обязанности тамады — взяв со стола бутылку и наполнив рюмки до краев, он произнес короткий, но весьма лаконичный тост:
— За успех нашего общего дела!
6 июля 1983 года, среда.
Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР
Вспомнив этот эпизод месячной давности, Жаров вновь обратился к Максумову:
— Я еще раз вам повторяю: если вы мне все расскажете, то вернетесь домой и с лихвой насладитесь обществом ваших родственников. Поэтому в последний раз вас спрашиваю: вы будете нам помогать?
— Я готов сотрудничать со следствием, если мне поменяют следователя.
— Никого менять не будут — забудьте об этом, — подавшись всем телом вперед, произнес Жаров. — Вы арестованы как взяточник — против вас дали показания сразу трое ваших подельников. Если вы не скажете, где коллекция, я упеку вас за решетку лет на десять. Неужели вы не понимаете, что происходит вокруг вас и в самой республике вообще?
— Я об этом и говорю — происходит нечто нехорошее.
— Тогда будьте благоразумным человеком, у вас же семья. Зачем вам рисковать своей свободой из-за какой-то чертовой коллекции японских безделушек?
— Я дал слово покойному Самату Камилову, что верну эту коллекцию в руки достойных людей.
«Какой же он, сука, упертый! — мысленно негодовал Жаров, ерзая на стуле. — Еще похлеще тех ментов, которых мы взяли за убийство офицера КГБ на станции метро «Ждановская».
То преступление потрясло всю Москву. В декабре 1981 года в метро был забит до смерти милиционерами работник центрального КГБ Афанасьев. Он возвращался вечером домой с вечеринки, был навеселе и привлек к себе внимание милиционеров, дежуривших в метро. Они доставили пьяного мужчину в опорный пункт подземки и там стали избивать. А когда выяснилось, что это чекист и он может заявить на них куда следует, стражи порядка решили от него избавиться — ликвидировать. Расследование этого преступления взял под свой личный контроль Юрий Андропов, который с его помощью убивал сразу двух зайцев: и честь мундира защищал, и ведомство ненавистного для него Николая Щелокова дискредитировал.
Жарова подключили к этому делу в самом конце — когда надо было арестованных преступников «раскрутить» на дачу показаний против высокого милицейского начальства, а именно: заместителя начальника ГУВД генерала Виктора Пашковского и начальника МУРа Олега Еркина, которых КГБ хотел представить, ни много, ни мало организаторами убийства сотрудника КГБ. А когда арестованные милиционеры заявили, что они таких высоких начальников ни разу в глаза не видели, Жаров показывал им фотографии и предлагал опознать их на очной ставке. Но когда стало понятно, что на суде эта версия не «прокатит», от нее решили отказаться. А убийцы и без этого получили «вышку».
Сегодняшний допрос Максумова чем-то напомнил Жарову перипетии того дела, хотя его нынешний подследственный никого не убивал и изначально был человеком честным. Впрочем, сам Жаров всегда считал, что честных людей априори не существует — каждый человек имеет за душой какие-то грехи, просто их надо выявить. Другое дело, что с одними этот процесс занимал короткое время, а с другими мог тянуться бесконечно. В случае с Максумовым был именно второй вариант.
— Ну, все — мое терпение лопнуло! — вдавив недокуренную сигарету в пепельницу, воскликнул Жаров. — Либо вы называете мне место, где спрятана коллекция, либо я за себя не ручаюсь. Будете говорить?
— Нет! — выдохнул в лицо следователю Максумов.
Жаров уже собирался было вскочить со своего места, но в этот самый миг у него на столе зазвонил телефон. Сделав паузу, чтобы унять свой гнев, следователь, наконец, поднял трубку. Выслушав абонента на другом конце провода, он вернул трубку на аппарат и, взглянув на Максумова, произнес:
— Ваше счастье, что мне надо срочно отлучиться. Но имейте в виду, что наш разговор не окончен. И будет лучше, если вы ответите мне утвердительно. В противном случае вас ждут большие неприятности. Причем не только вас, но и ваших родственников. Видит бог, я не хотел их трогать, но вы сами вынуждаете меня на это.
7 июля 1983 года, четверг.
Пакистан, Исламабад
Агентесса афганской внешней разведки «Феда» Шарбат Пайман вот уже третий год работала в Пакистане под видом сотрудницы Комиссариата по делам беженцев Эшиты Казим. Несколько дней назад она получила срочное задание от своего руководства в Кабуле — провести проверку Арьяна Ширвани, который недавно наделал столько шума, вернувшись из Пакистана к себе на родину, в Афганистан. Зная о том, что парень собирался поступать в местный исламский университет, Пайман пришла в это учебное заведение и зашла в деканат, где в эти часы кроме секретарши никого больше не было.
— Я работаю в Комиссариате по делам беженцев, — представилась гостья, показав свое удостоверение. — Нас интересует Арьян Ширвани — тот самый парень, который вернулся на родину.
— А мы тут причем? — удивилась секретарша, которая была наслышана об этом скандале. — Он у нас даже не учился.
— Но он собирался к вам поступать, а в результате предпочел уехать. Мы хотим выяснить причины, чтобы удержать других его сверстников из числа афганцев от подобного шага. Вы не знаете его здешних друзей?
— Все его так называемые друзья околачивались вместе с ним на стадионе в районе Мера Сангала — играли там в футбол, — явно не желая вступать в долгую дискуссию на эту тему, ответила секретарша, вновь вернувшись к своей работе — продолжила стучать на печатной машинке.
Пайман не стала ее больше отвлекать — все, что ей было необходимо, она узнала. И, выйдя из здания института, села в свой «Шевроле» и отправилась на указанный стадион. Приехала она туда как нельзя вовремя — футбольный матч между двумя командами подходил к концу. Едва он закончился, и игроки стали расходиться, Казим стала подходить к каждому из них и интересоваться, не знал ли кто-то из них Арьяна Ширвани. Так продолжалось до тех пор, пока один из молодых людей не признался в том, что был приятелем афганца и назвал свое имя — Джума. Тогда Пайман показала ему свое удостоверение сотрудницы Комиссариата и попросила парня задержаться для небольшой беседы. А когда заметила, что тот мнется, извлекла из кармана двадцатидолларовую купюру, которая и решила исход дела. Парень взял деньги и уселся на скамейку стадиона.
