— Вам передает привет Джура. Он так же просил передать вам одно сообщение: «Овсянников не тот, за кого себя выдает, а Секеча хотят переманить».
Услышав эти слова, Рашидов какое-то время с недоумением смотрел на собеседника, после чего спросил:
— А кто такой Джура?
— Я понимаю ваше недоверие, но у нас слишком мало времени, — ответил Игнатов. — Джура — это Александр Бородин. На днях он очень сильно меня выручил, поэтому я у него в большом долгу. И именно сейчас я этот долг ему и возвращаю. В противном случае он бы мне не доверился.
Рашидов не зря столько лет провел в политике, поэтому в людях умел разбираться. Бывало, конечно, когда чутье его подводило, и он ошибался в человеке, но только не в этом случае. Глядя в глаза сыщику, Рашидов не заметил в них ни тени лукавства или намека на какой-то обман. Да и как можно было сомневаться в услышанном, когда Игнатов назвал не только псевдоним, но и истинные имя и фамилию того, кто под ним скрывался.
— Спасибо большое, Алексей, я вас услышал, — ответил, наконец, Рашидов и протянул сыщику свою раскрытую для рукопожатия ладонь.
Стоявший рядом Федорчук, увидев этот жест, только порадовался — значит, дело, ради которого вместе с ним прилетел в Узбекистан сыщик, теперь будет спориться. Об истинной подоплеке этого рукопожатия министр знать не мог и даже не догадывался.
6 июля 1983 года, среда.
Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР
Член-корреспондент Академии наук Узбекской ССР Саид Максумов сидел напротив следователя Алексея Жарова и, глядя ему в глаза, думал: «И откуда только такие люди берутся? Как они попадают в наши органы правосудия, которые должны стоять на страже законности? Впрочем, подобное уже было в нашей истории. Вот точно такой же вахлак в тридцать седьмом году допрашивал моего отца, большевика-ленинца, и во время допроса сломал ему челюсть. Отец потом всю жизнь мучился этой травмой. Перед самой войной его освободили из тюрьмы, вернув все регалии. А того следователя, говорят, расстреляли. Более сорока лет минуло с тех пор и вот, кажется, опять все возвращается — теперь уже я арестован по ложному обвинению. Челюсть мне пока еще не сломали, но если так дальше будет продолжаться, то за этим, судя по всему, дело не станет».
— Максумов, что вы молчите? — вынимая сигарету изо рта, спросил Жаров.
— Я уже вам все давно сказал — я невиновен, — устало ответил допрашиваемый.
— Это я уже неоднократно слышал, — не скрывая раздражения, произнес следователь. — И с тем, что вы невиновны, я готов согласиться. Но только в одном-единственном случае — если вы честно признаетесь, где находится коллекция японских окимоно, которую мы разыскиваем.
— И об этом я тоже неоднократно вам говорил — не знаю.
— Врете, Максумов — знаете. И вы зря надеетесь на то, что нам ничего неизвестно. Вы получили эту коллекцию два месяца назад от помощника Эргашева — Самата Камилова. Он вручил ее вам буквально на смертном одре — за день до своего ухода из жизни. И та скульптурка, которую мы обнаружили у вас дома во время обыска, подтверждает нашу догадку — коллекция находится у вас и где-то припрятана. И никто, кроме вас, не знает где именно. Даже ваша жена рада бы нам помочь, да не может.
— Потому что здесь, на Востоке, не принято посвящать женщин в мужские дела. Но вы лучше скажите, кто вас на меня навел — кто-то из окружения Эргашева?
— Неважно, кто это сделал, Максумов — важно то, что мы все про вас знаем. И если вы будете упорствовать, то мы упечем вас за решетку, о чем я неоднократно уже предупреждал.
— За что, если я невиновен? Взяток я не брал и не давал их никому, жил честно.
— Вы укрываете от государства ценную коллекцию.
— А я вам в сотый раз повторяю: я готов ее вернуть, но только не вам.
— Почему?
— Извините, но вы не внушаете мне доверия.
— Чем интересно?
— Своими методами ведения следствия.
— То есть, другим людям вы эту коллекцию вернете?
— Смотря, что это будут за люди.
— Например, Леонид Аркадьевич Широков. Вам эта фамилия о чем-то говорит?
— Если он из московского Музея Востока, тогда говорит — я о нем наслышан.
— Он несколько дней назад прибыл из столицы специально, чтобы встретиться с вами. Он готов дать вам гарантии, что если вы передадите эту коллекцию ему, то он отвезет ее в Москву и она будет выставлена в его музее.
— Но эта коллекция ранее принадлежала другому учреждению — харьковскому, — внес уточнение Максумов.
— Какая разница, если мы с вами живет в единой стране под названием Советский Союз. Ну, так что, согласны на встречу?
— Я должен подумать.
— Сколько можно думать? — сорвался на крик следователь. — Вы уже три недели водите нас за нос. Вы что, специально испытываете наше терпение?
— Я просто пытаюсь понять, зачем вы меня арестовали, — все тем же спокойным тоном ответил Максумов. — И прихожу к единственному ответу: вам понадобилась эта коллекция. Вот почему вы пытаетесь навесить на меня все эти вздорные обвинения во взяточничестве — чтобы прижать к стенке. Вот почему перестали пускать ко мне моих родственников. Вы задумали что-то нехорошее и Широков вам подыгрывает.
«А этот гаденыш весьма проницателен для азиата, — подумал про себя Жаров, закуривая сигарету. — Впрочем, его мозгов все равно не хватит для того, чтобы докопаться до истинных причин того, почему нам понадобилась эта коллекция».
Ретроспекция.
29 мая 1983 года, воскресенье.
Москва, ресторан гостиницы «Измайлово»
Открутив крышку у бутылки водки «Пшеничная», Алексей Жаров разлил напиток по двум рюмкам — себе и своему собеседнику Юрию Куркову, с которым он в конце 50-х учился в Институте иностранных языков КГБ в Ленинграде. После его окончания судьба раскидала однокашников в разные стороны: Курков продолжил службу в органах внешней разведки (закончил школу № 101 — «лесную»), а Жаров, окончив Военно-юридическую академию, попал в Следственное управление КГБ, в 1-й отдел, который занимался расследованием дел по вредительству, антисоветской агитации и пропаганде. Несколько дней назад Курков позвонил Жарову и предложил встретиться ради, как он сам выразился, «очень важного дела». У Жарова как раз подходила к концу его трехдневная отлучка из Ташкента (ему разрешили навестить больную мать, угодившую в больницу), а Курков тоже находился в Москве проездом — он был в плановом отпуске (вот уже три года он служил в резидентуре КГБ в Брюсселе, где располагалась штаб-квартира НАТО).
— За встречу! — провозгласил первый тост Жаров, взяв со стола наполненную до краев рюмку.
Выпив, друзья закусили, взяв с тарелки по бутерброду с красной икрой. Надкусывая свой, Курков осмотрел огромный зал, больше чем наполовину заполненного посетителями ресторана, и констатировал:
