— Ну, пожалуйста, встаньте! — Ишвар держал женщину за запястья, пытаясь ее поднять.
— С этой минуты этот дом — ваш дом и будет им столько, сколько вы захотите почтить нас своим присутствием.
Ишвару наконец удалось расцепить ее руки на своих лодыжках:
— Тетя, вы нам как мать, мы уже семь лет делим с вами кров и стол.
— Иншалла, оставайтесь с нами еще на семьдесят! — Продолжая рыдать, Мумтаз снова накинула дупатту на шею, утирая уголком слезы.
Ишвар и Нараян вернулись к себе. Когда дети уснули, к ним спустился Ашраф. Юноши еще не успели раскатать матрасы. Несколько минут все трое сидели молча. Потом Ашраф заговорил:
— Когда раздался стук, я решил, что это конец.
— Я тоже испугался, — сказал Нараян.
Они опять надолго замолчали. Ашраф откашлялся.
— Я спустился к вам, чтобы сказать только одну вещь. — Слезы текли по его лицу, он прервался, чтобы утереть их. — Тот день, когда я встретил вашего отца, тот день, когда я предложил Дукхи отдать мне в обучение его двух сыновей — тот день был самым счастливым в моей жизни. — Ашраф обнял юношей, три раза каждого поцеловал и пошел вверх по лестнице.
Ашраф и слышать не хотел о том, чтобы братья вернулись в деревню, и Мумтаз поддерживала его в этом. «Оставайтесь — будете моими ассистентами на жалованье», — говорил он, хотя понимал, что этого ему не осилить.
С другой стороны, Рупа наседала на Дукхи, говоря, что сыновьям давно пора осесть дома.
— Ты послал их учиться. Теперь они освоили профессию, так зачем им жить с чужими людьми? У них что, родителей нет?
Однако никто не мог предугадать, как два чамара, освоивших портняжное дело, будут чувствовать себя в деревне. Конечно, времена менялись, в воздухе витала надежда, после провозглашения независимости люди с большим оптимизмом смотрели в будущее. Ашраф осмелел до того, что перевернул вывеску, и его мастерская снова стала называться «Музаффар».
Но полной уверенности, что столетние традиции можно так легко пошатнуть, не было. Поэтому решили, что Ишвар останется у Ашрафа ассистентом, а Нараян вернется в деревню и разведает обстановку. Этот вариант устраивал всех: ателье «Музаффар» с трудом, но вытянет одного ассистента, Дукхи будет получать от сына деньги из города, а Рупа обнимет младшего сына.
Рупа сняла подвешенный к потолку пакет, который не трогали семь лет. Ссохшийся узелок не развязывался. Она разрезала бечевку, вытащила рубашку и чоли и выстирала их. «Пришло время надевать одежду снова, — сказала Рупа мужу. — Надо отпраздновать возвращение».
— Рубашка на мне болтается, — сказал Дукхи.
— Мне тоже чоли великовато. Наверное, ткань вытянулась.
Мужу понравилось такое объяснение. Зачем вспоминать голодные годы, за которые они исхудали.
Все чамары в деревне гордились Нараяном. Постепенно они набрались храбрости и стали его клиентами, хотя Нараяну это приносило мало денег: редко кто шил новое платье. Обычно они донашивали то, что выбрасывали представители высших каст. Так что работа в основном сводилась к починке и перешиванию одежды. Нараян шил на старой ручной машинке, полученной от Ашрафа. На ней можно было шить только обычным челночным стежком, но для материала, с которым работал Нараян, другого и не требовалось.
Работа пошла лучше, когда по окрестным деревням прошел слух, что произошло невозможное: чамар стал портным. Люди приходили не только для того, чтобы привести в порядок одежду, но и просто взглянуть на храброго чамара. Многие были разочарованы. В хижине не было ничего необычного — всего лишь молодой человек с болтавшимся на шее сантиметром и карандашом за ухом.
Как учил Ашраф, Нараян вел тщательный учет заказов — записывал имена, даты и стоимость услуг. Рупа по собственной инициативе вызвалась быть его менеджером: когда сын снимал мерки и вносил цифры в учетную тетрадь, она с важным видом стояла рядом. Еще точила карандаши ножиком для обрезки шкур. Прочесть его записи она не могла, но все расчеты держала в голове. Когда с новым заказом приходил кто-то, еще не расплатившийся за старый, она, стоя за спиной клиента, выразительным жестом потирала большим пальцем остальные, напоминая сыну про должок.
Примерно через полгода после возвращения Нараяна однажды утром к его хижине осмелился приблизиться бхунгхи. Рупа грела воду на улице, радостно прислушиваясь к стрекотанию швейной машины, когда заметила опасливо приближающегося незнакомца.
— И куда это ты направляешься? — крикнула она, преграждая ему путь.
— Мне нужен портной Нараян, — сказал мужчина, робко сжимая в руках какое-то тряпье.
— Что? — Его дерзость ошеломила Рупу. — Не хочу даже слушать такое бесстыдство. Вот сейчас ошпарю твою вонючую кожу кипятком! Мой сын не шьет для таких, как ты!
— Мама! Что ты делаешь? — Нараян с криком выбежал из хижины, но мужчина уже пустился наутек. — Подожди! — пытался остановить его Нараян, но тот, опасаясь худшей кары, бежал все быстрее.
— Вернись, друг, все хорошо!
— В другой раз, — крикнул перепуганный мужчина. — Может, завтра.
— Хорошо. Я буду тебя ждать, — прокричал в ответ Нараян. — Обязательно приходи. — Недовольно покачивая головой, он вернулся в хижину, не глядя на мать, которая сердито провожала его взглядом.
— Не надо качать головой. Я ни в чем не виновата, — возмущенно проговорила она. — И зачем ты пригласил его на завтра? Нам не к лицу вожжаться с людьми из такой низкой касты. Как можешь ты снимать мерки с человека, который чистит уборные?
Нараян промолчал. Через несколько минут он вышел на улицу, где мать избывала свою ярость, яростно мешая воду в котле.
— Мне кажется, мама, ты не права, — сказал Нараян таким тихим голосом, что его почти заглушил треск костра. — Думаю, я должен шить для всех, кто ко мне приходит — будь то брахман или бхунгхи.
— Вот как? Подождем, когда вернется твой отец. Интересно, что он об этом скажет? Брахман — да! Бхунгхи — нет!
Вечером Рупа рассказала Дукхи о завиральных идеях Нараяна, и тот сказал, повернувшись к сыну: «Думаю, мать права».
Нараян снял руку с махового колеса и закрепил его.
— Скажи, зачем ты послал меня учиться?
— Глупый вопрос. Чтоб тебе лучше жилось, зачем еще?
— Вот-вот. Потому что высшие касты обращаются с нами ужасно. А теперь ты ведешь себя так же. Если ты и дальше собираешься жить по их правилам, я вернусь в город. Для меня такая жизнь невозможна.
Рупу потряс этот ультиматум и ужаснула реакция Дукхи, сказавшего: «А ведь он прав».
— Отец Ишвара, думай, что говоришь. Сначала я у тебя права, потом он прав! Болтаешься из стороны в сторону, как горшок без дна. Вот что значит посылать детей в город! Они забывают деревенские порядки! А от этого только неприятности! — Кипя от негодования, Рупа вышла из хижины, созывая на совет подружек — пусть Амба, Пьяри, Падма и Савитри узнают, что за безумные вещи творятся в ее несчастном семействе.
