Мумтаз сопротивлялась, говорила, что он ведет себя как безрассудный старик. Но Ашраф не шел ни на какие уступки. Он говорил, что готов отстаивать свою точку зрения всю ночь, и никогда не согласится, что все идет, как надо.
— Я сделаю все, чтобы спасти свою семью. Как можешь ты быть такой слепой! Если понадобится, я за волосы притащу тебя на вокзал. — Услышав такое, дети снова пустились в рев.
Мумтаз утерла слезы дупаттой
[45] и прекратила спорить. Она вовсе не слепая и тоже чует опасность, муж в этом прав. Но повязку с глаз действительно трудно снять: страшно увидеть то, чего видеть не хочешь.
— Если нужно уезжать в спешке, много не возьмешь, — предупредила она. — Одежду, печку, кухонную утварь. Ладно, пойду укладывать вещи.
— Приготовь только то, что возьмем с собой, — сказал Ашраф. — Остальное запрем в мастерской. Иншалла
[46], когда-нибудь мы вернемся и заявим о своих правах. — Он пошел укладывать детей. — Сегодня нам надо пораньше лечь спать. Завтра мы отправляемся в долгое путешествие.
Нараяну было невыносимо слушать эти разговоры и следить за нервными сборами. Но он сомневался, что его вмешательство что-то изменит. Он сделал вид, что идет вниз спать, а сам выскользнул через заднюю дверь к соседям и рассказал о планируемом побеге.
— Серьезно? — засомневался хозяин скобяной лавки. — Когда мы говорили утром, он согласился, что в нашем квартале такого случиться не может.
— Теперь он так не думает.
— Подожди, я сейчас же иду к нему.
Захватив с собой угольщика, мельника и бакалейщика, он забарабанил в дверь Ашрафа.
— Прости, что побеспокоили тебя в такой час. Можно войти?
— Конечно. Не хотите закусить? Выпить?
— Нет, спасибо. Мы зашли, потому что получили опечалившее нас известие.
— Что случилось? — Мысль о том, что кто-то из знакомых мог пострадать из-за беспорядков, взволновала Ашрафа. — Могу я чем-то помочь?
— Можешь. Если скажешь, что это неправда.
— Какая неправда?
— Что ты хочешь покинуть нас, покинуть место, где родился и где родились твои дети. Для нас это большое горе.
— Вы прекрасные люди. — На глазах Ашрафа выступили слезы. — Но у меня, правда, нет выбора.
— Давайте сядем и спокойно подумаем, — предложил хозяин скобяной лавки, обняв Ашрафа за плечи. — Ситуация плохая, не спорю, но бежать сейчас — просто безумие.
Остальные согласно закивали. Угольщик положил руку на колено Ашрафа.
— Поезда ежедневно пересекают новую границу, но доставляют не людей, а трупы. Вчера с севера приехал мой агент, он видел это собственными глазами. Поезда останавливают в пути, и всех безжалостно убивают. По обе стороны границы.
— И что же мне тогда делать?
В голосе Ашрафа звучало такое отчаяние, что хозяин скобяной лавки снова положил руку ему на плечо.
— Оставайся здесь. Ты среди друзей. Мы не дадим в обиду твою семью. У нас по соседству все спокойно. Мы всегда дружно жили.
— Но что будет, если придут погромщики?
— Ты единственный мусульманин из всех торговцев на нашей улице. Так неужели мы не сумеем защитить один магазин? — Соседи обнимали Ашрафа, хлопали по спине, говорили, что ему нечего бояться. — А если вдруг почувствуешь тревогу — днем или ночью, приходи к нам вместе с женой и детьми.
После ухода соседей Нараяну пришла в голову идея.
— На доме висит вывеска «Ателье «Музаффар». Можно ее заменить.
— Зачем? — не понял Ашраф.
Нараян колебался, не зная, как сказать.
— Ну, на новое…
Ашраф догадался.
— А, на новое имя. Индийское. Хорошая мысль.
— Давайте займемся этим прямо сейчас, — сказал Ишвар. — Я привезу новую доску со склада вашего дяди. Можно я возьму мотоцикл?
— Конечно. Но будь осторожен, не заезжай на мусульманские улицы.
Через час Ишвар вернулся с пустыми руками: ему не удалось добраться до склада.
— Много домов и магазинов в огне. Я ехал медленно, очень медленно. Потом увидел людей с топорами. Они при мне зарубили мужчину. Я испугался и повернул назад.
Ашраф тяжело опустился на стул.
— Ты поступил правильно. Но что нам теперь делать? — Страх лишил его способности думать.
— А почему нам нужна новая доска? — спросил Нараян. — Можно просто перевернуть старую. Нам только краска потребуется.
Он опять отправился в скобяную лавку, и хозяин дал ему открытую банку с синей краской.
— Отлично придумано, — похвалил сосед. — А какое имя напишете?
— Думаю, «Портной Кришна», — сказал Нараян первое, что пришло в голову.
— Синий будет хорошо. — Внимание соседа привлекли клубы дыма и огня на горизонте. — Кажется, горит дровяной склад. Только не говори пока Ашрафу.
К ночи они закончили рисовать буквы и повесили вывеску на прежнее место. — На старом дереве свежая краска особенно заметна, — сказал Ашраф.
— Завтра, когда краска высохнет, я потру ее пеплом, — пообещал Ишвар.
— Если только к тому времени мы сами не обратимся в пепел, — мрачно пошутил Ашраф. Хрупкое ощущение безопасности, принесенное соседями, понемногу таяло.
Ночью каждый шорох вызывал у него страх и казался угрозой, пока Ашраф не связал их с привычными, знакомыми с детства звуками. Всю жизнь он спал под эти звуки и теперь заново их узнавал. Скрип чарпая
[47] на заднем дворе, на котором спал угольщик, любитель свежего воздуха; он тряс кровать каждый вечер, чтобы избавиться от клопов. Грохот двери бакалейщика, когда ее запирают на ночь. Эту дверь постоянно заедало — закрыть ее могла только сильная рука. Звяканье ведра — Ашраф так и не узнал, чье оно и что им черпают в столь поздний час.
Вскоре после полуночи он проснулся как от толчка, спустился в мастерскую и снял со стены над рабочим столом три рамки с цитатами из Корана. Ишвар и Нараян зашевелились, разбуженные возней в темноте, и включили свет.
— Все хорошо, спите, — сказал Ашраф. — Я вдруг подумал об этих рамках. — На месте снятых рамок на обоях остались темные пятна. Ашраф тщетно пытался мокрой тряпкой стереть их.
— У нас есть кое-что взамен, — сказал Нараян. Он вытащил из-под рабочего стола чемодан и извлек оттуда три рисунка, приклеенные на картон, с маленькими веревочными петлями на задней стороне: «Рама и Сита, Кришна, Лакшми».
