— Какие испытания?
— Ничего особенного, — ответил Ишвар. — Потом тебе расскажем. А сейчас можно и поесть, а то рис и чечевица засохнут.
Они засиделись в мастерской допоздна. Рассказывая свою историю, Ишвар и Ом старались смягчить особенно тяжелые моменты. Портные делали это инстинктивно, желая избавить дядю Ашрафа от излишних переживаний: они видели, как он морщится от боли, слушая их рассказ.
Около полуночи Ом стал клевать носом, и Ашраф предложил всем ложиться спать.
— Я могу слушать вас всю ночь — моей старой голове много сна не надо. Но вам непременно нужно отдохнуть.
Ишвар отодвинул в сторону стулья, освободив место на полу, но Ашраф остановил его.
— Не надо стелить здесь. Есть место наверху. Пойдемте со мной.
Все трое поднялись по лестнице на второй этаж.
— Когда-то здесь было так хорошо. Мумтаз, мои четыре дочери, два ученика. Как славно мы жили.
Ашраф достал из сундука пахнувшие нафталином одеяла и простыни.
— После замужества и отъезда дочерей моя Мумтаз все убрала сюда. Она была очень аккуратная — каждый год проветривала постельное белье и прокладывала его новыми шариками от моли.
Ом заснул сразу же, как только голова его коснулась подушки.
— Он напомнил мне тебя и Нараяна, когда вы приехали сюда еще мальчуганами, — прошептал Ашраф. — После ужина вы спустились вниз, расстелили там матрасики. И уснули быстро и спокойно, словно у себя дома. Это наполнило меня счастьем.
— Вы с тетей Мумтаз так заботились о нас, что нам казалось — мы по-прежнему живем дома. — Двое мужчин еще некоторое время предавались воспоминаниям, но потом все же выключили свет.
Ашраф решил подарить Ишвару и Ому новые рубашки.
— Сегодня днем этим займемся, — сказал он.
— Что ты, дядя! Это уж слишком!
— Вы обидите меня, если откажетесь от подарка, — запротестовал Ашраф. — Для меня женитьба Ома — важное событие. Позвольте мне сделать, что я хочу. — Новые рубашки предполагалось надеть в дни знакомств с четырьмя потенциальными невестами. Свадебный же наряд следовало позже обсудить вместе с семьей избранницы.
Ишвар сдался, но при одном условии — они с Омом помогут шить рубашки. Недопустимо, чтобы дядя трудился один за швейной машиной.
— Никому не придется шить, — сказал Ашраф. — На рынке открыли магазин готового платья. Он и похитил наших клиентов. Вы что, забыли? Из-за этого вы и уехали.
Ашраф рассказал, как постепенно от них ушли даже постоянные клиенты — еще те, которые шили одежду у его отца.
— Низкие цены, как дым в ветреный день, унесли дружбу двух поколений. Деньги — ужасное зло. Вы вовремя уехали — здесь нет будущего.
Вскоре Ом заговорил о другой причине, заставившей их покинуть город, о которой пока предпочитали молчать.
— А как там тхакур Дхарамси? Ты о нем ничего не сказал. Этот дьявол еще жив?
— Его сделали главой Центра планирования семьи.
— И чем он там занимается? Убивает младенцев, чтобы сократить население?
Его дядя и Ашраф обменялись беспокойными взглядами.
— Думаю, наши люди должны объединиться и убить эту собаку.
— Не говори глупости, Омпракаш, — остановил его Ишвар. Приглушенный временем гнев племянника готов был вновь вспыхнуть, и это пугало Ишвара.
Ашраф взял Ома за руку.
— Мой мальчик, этот дьявол очень силен. С введением чрезвычайного положения его влияние вышло за пределы деревни и достигло наших мест. Он большой человек в партии «Прогресс», ему прочат пост министра после следующих выборов. Теперь он хочет выглядеть респектабельным членом общества и не связывается с криминалом. Если ему надо кому-то навредить, он не зовет бандитов, а просто дает поручение полиции. Те хватают несчастного, избивают его, а потом выбрасывают на улицу.
— Зачем мы тратим время, разговаривая об этом негодяе? — сердито проговорил Ишвар. — Мы здесь по радостному поводу, нам нет до него дела. Пусть Всевышний решает его судьбу.
— Золотые слова, — согласился Ашраф. — А сейчас пойдем покупать рубашки. — Он повесил на дверь вывеску, что мастерская откроется в шесть. — Можно было и не вешать — все равно никто не придет. — Ему никак не удавалось закрыть металлическую решетку, и Ом поспешил на помощь. Решетку заедало, приходилось отводить ее назад, трясти ее и снова двигать вперед.
— Ее надо смазать, — задыхаясь, проговорил Ашраф. — Как и мои старые кости.
К рынку они шли по грязной дороге, ступая по затвердевшей сухой земле, мимо складов с зерном и лачуг работников. Сандалии их похрустывали, поднимая пыль.
— У вас в городе были дожди?
— Еще какие! — ответил Ишвар. — Несколько раз заливало улицы. А у вас?
— Почти не было. Над нами дьявол раскрыл зонтик. Надеюсь, хоть теперь наконец его закроет.
Путь на рынок проходил мимо нового Центра планирования семьи, и Ом, замедлив шаг, заглянул туда.
— Так, ты говоришь, тхакур Дхарамси здесь главный?
— Да. И Центр приносит ему большую прибыль.
— Как это? Мне казалось, правительство платит тем, кто соглашается на операцию.
— Разбойник кладет все деньги себе в карман. Крестьяне тут беспомощны. Будешь жаловаться — только навлечешь беду на свою голову. Когда тхакур шлет отряд на поиски добровольцев, несчастные крестьяне или их жены покорно идут на операцию.
— Рама Всемогущий! Если такой дьявол процветает, значит, мир вступил во мрак Кали-юга.
— И вы мне затыкаете рот, — презрительно заявил Ом. — Убить эту тварь — самый разумный способ покончить с Кали-юга.
— Успокойся, мальчик мой, — сказал Ашраф. — Тот, кто плюет паном в потолок, от него же и ослепнет. Наказание обязательно настигнет негодяя — не в этом мире, так в следующем.
Ом закатил глаза.
— Это утешает. И сколько же денег он имеет с этого места? Премии за операции не очень большие.
— Но это не единственный его источник. Когда клиентов доставляют в клинику, он ими торгует.
— Что это значит?
— Государственным служащим тоже надо участвовать в акции. Если они не отчитаются за назначенную квоту, им срезают жалованье. Поэтому тхакур приглашает в больницы учителей, менеджеров по развитию бизнеса, сборщиков налогов, санинспекторов. Всех, кто готов заплатить, чтобы откупиться от операции за счет крестьян. Тот, кто предложит цену больше, сразу регистрируется как прошедший лечение.
Ишвар горестно покачал головой.
— Давайте уйдем отсюда. — И он закрыл руками уши. — Не хочу больше слышать об этом.
— Не могу упрекать тебя за это, — сказал Ашраф. — Слышать такое — все равно что пить яд. Я чувствую себя отравленным. И каждый день молюсь, чтобы темные тучи развеялись над нами, чтобы вернулась справедливость в нашу заблудившуюся страну.
