Чтобы привлечь их внимание, Ом и Манек вставали на четвереньки у миски. «Мяу! — голосили они хором. — Мяу!» Ом шумно принюхивался к содержимому, а Манек делал вид, будто лакает из миски. Но котята к их стараниям оставались безучастны и, равнодушно взирая на представление, зевали и вылизывали себя языком.
Через три месяца котята исчезли совсем. Минули две недели, и Дина полностью уверовала, что их переехала машина. Манек сказал в ответ, что котят с таким же успехом могли загрызть бродячие собаки.
— Или крупные крысы, — добавил Ом. — Их боятся даже взрослые кошки.
От такой неопределенности и возможных мрачных исходов все впали в депрессию. Только Ишвар верил, что с котятами все благополучно. «Они умные и крепкие, — настаивал он, — просто привыкли жить на улице». Но никто не разделял его оптимизма. Напротив, он всех раздражал, как будто нес несуразицу.
И в это невеселое время к ним пришел за очередным платежом Хозяин Нищих. Фонари еще не зажгли, и сумерки казались темнее обычного.
— Что случилось? — спросил мужчина. — Неужели домовладелец осмелился опять вас беспокоить?
— Не в этом дело! — ответила Дина. — Пропали наши милые котята.
Хозяин разразился хохотом. Все остолбенели — никто из них раньше не слышал, чтобы он смеялся.
— Видели бы вы свои несчастные лица, — сказал мужчина. — Не припомню, чтобы вы так худо выглядели даже после визита к вам бандитов. — И он вновь рассмеялся. — Жаль, не могу вам помочь — кошкам я не указ. Но у меня хорошие новости — может, хоть они поднимут вам настроение.
— Что за новости? — спросил Ишвар.
— Они касаются Шанкара. — И он широко улыбнулся. — Сейчас я еще не могу рассказать ему все — ради его же блага. Но могу поделиться этими чудесными новостями с вами — ведь вы его единственные друзья. Только смотрите — не проговоритесь.
Все обещали молчать.
— Это случилось через несколько недель после того, как я забрал вас и Шанкара из трудового лагеря. Одна из нищенок, очень больная женщина, вдруг стала мне рассказывать о своем детстве и о детстве Шанкара. Каждый раз, когда я приходил за собранной милостыней, она предавалась воспоминаниям. Она была старой, очень старой для нищенки, лет сорока. На прошлой неделе она умерла. Но перед самой смертью призналась мне, что Шанкар ее сын.
Само по себе это не удивительно, сказал Хозяин, он давно это подозревал. Еще маленьким мальчиком, сопровождая отца во время обхода, он часто видел, как она кормит грудью ребенка. Все ее звали Носачихой — хотя у нее вообще не было носа. Тогда она была молодой, лет пятнадцати, с прекрасной фигурой, и владельцы борделей говорили, что хорошо бы за нее заплатили, если б не изуродованное лицо. Было известно, что при рождении пьяный отец в гневе исполосовал дочери нос, разочарованный тем, что жена не родила сына. Мать залечила рану и спасла ребенку жизнь, хотя отец всегда говорил: лучше б она умерла, у нее нет никакого приданого, кроме уродливого лица, лучше б ей умереть. Постоянные издевательства и травля привели к тому, что девочку продали в наш бизнес.
— Не знаю точно, в каком году отец приобрел Носачиху, — сказал Хозяин. — Только помню ее с ребенком на руках. Спустя несколько месяцев младенца, нареченного Шанкаром, отобрали у матери, чтобы сделать несколько операций, готовя к будущей профессии.
Матери не вернули ребенка, решив, что выгоднее сдавать его нищенкам, работавшим в разных районах. Кроме того, чужие женщины, прикладывавшие младенца к груди, легче изображали крайнее отчаяние и нужду, и потому им хорошо подавали. Носачиха же, обнимая сына, не могла полностью скрыть свою радость, и это отражалось бы на подаянии.
— И вот так Шанкар жил сам по себе, получив со временем платформу на колесах и ничего не зная о своей матери, — рассказывал мужчина. — А я тем временем унаследовал бизнес. И забыл свои детские подозрения о том, что Шанкар сын Носачихи. Так продолжалось до последнего времени.
О Шанкаре ему напомнила сама Носачиха, когда умирала на тротуаре. И клялась, что родила сына от его отца. Сначала мужчину потрясла ее наглость — такое даже в уме не укладывалось. Он пригрозил, что вычеркнет ее из числа клиентов, если она не извинится. «Меня это не пугает, — сказала Носачиха, — все равно смерть близка».
По-прежнему не веря ей, мужчина спросил, зачем она клевещет на его отца? Чего добивается? Он гневно смотрел на нее, в то время как прохожие продолжали бросать монеты в кружку женщины. Некоторые, не зная причину происходящей драмы, останавливались, поглядывая на него с подозрением.
— Может, думали, что вы собираетесь ее ограбить? — предположил Манек.
— Ты совершенно прав. Я был страшно зол. Мне хотелось послать их черт знает куда.
Дина вздрогнула от этой грубости и еле удержалась от замечания. В гостиной стало темно, и она включила свет. Все заморгали от неожиданности, прикрывая глаза.
— Но я сдержал себя, — продолжил Хозяин. — В моей профессии существует правило: жертвователь — всегда прав.
Не обращая внимания на любопытных, он задумался о словах Носачихи. Ярость сменилась неуверенностью. Он назвал ее лгуньей, которая шантажирует его, находясь на краю смерти и желая навечно посеять в нем сомнения. «Помолчи и послушай, — сказала женщина. — Я твоя мачеха, хочешь ты того или нет. И у меня есть доказательства. Ты когда-нибудь массировал спину и плечи отца?»
«Конечно, — ответил он. — Я был хорошим сыном. И всегда, когда бы отец ни позвал меня, шел и делал массаж — и так до самой его смерти».
— Тогда ты видел, — удовлетворенно произнесла женщина, — у него на затылке большую шишку — там, где начинается позвоночник».
— Я не понимал, откуда Носачиха могла об этом знать, — сказал Хозяин Нищих. — Но она настаивала, чтобы я ответил, была на этом месте у отца шишка или нет. Она не хотела продолжать, пока я неохотно не признал: да, у отца было то, о чем она говорит. Тогда женщина торопливо заговорила.
Это случилось давно, когда она была совсем юной, и у нее только начались месячные. Его отец как-то вечером забрел туда, где она спала на мостовой. Он был пьян — пьян до такой степени, что его не оттолкнуло ее уродливое лицо, и он полез к ней. Девушке хотелось оттолкнуть мужчину — уж очень отвратительно от него несло перегаром, но она сдержалась, только отвернула лицо и лежала неподвижно, словно мертвая, позволяя делать все со своим телом. Когда он кончил, девушка села, и ее вырвало прямо подле раскатисто храпящего мужчины. Ночью он проснулся, и извергнутая из него рвота смешалась с ее небольшой лужицей. Потом ей послышалось какое-то хлюпанье, и, открыв глаза, она увидела, как крысы, чавкая, поглощают блевотину.
Должно быть, хозяину понравилось ее тело, потому что он приходил к ней не раз, даже когда не был пьян. Теперь мужчина не был ей так противен. Когда он лежал на ней и смотрел на ее лицо без отвращения, ей даже нравилось то, чем они занимались. Девушка чувствовала, как плоть ее оживает, ей было приятно сливаться с другим телом. Обнимая хозяина, она нащупала большую шишку на затылке. Девушка рассмеялась и спросила, откуда у него такое. Он пошутил, что вырастил шишку специально для ее удовольствия — чтобы ей было с чем играть, помимо всего прочего.
