— Мне они кажутся одинаковыми, но я ничего не понимаю в рукоделии. — Они перешли в комнату Манека, и тут Ибрагим решил, что пора позабыть о деликатности. — Наверное, молодой человек живет здесь?
— Что?
— Молодой человек, сестра. Тот, что у вас на пансионе.
— Как вы смеете! Как можете такое даже предполагать! Чтобы я пустила в свою квартиру молодого человека! За кого вы меня принимаете? Только потому…
— Да нет, что вы!
— Не смейте меня оскорблять, да еще и прерывать! Только потому, что я бедная, беззащитная вдова, люди думают, что могут говорить всякие гадости! Все вы смелые, когда речь идет о том, чтобы обидеть слабую, одинокую женщину!
— Но, сестра, я…
— Что случилось с мужчинами? Вместо того чтобы защищать честь женщин, они порочат и бесчестят невинных. А вы! Седобородый пожилой мужчина говорит такие непристойные вещи! У вас что, нет матери, дочери? Постыдились бы!
— Пожалуйста, простите, я не хотел сказать ничего плохого. Я только…
— Легко говорить «ничего плохого», когда вред уже нанесен!
— Нет, сестра, какой вред? Глупый старик повторяет разные сплетни и искренне просит прощения.
Схватив пластиковую папку, Ибрагим поспешил уйти. Попытка приподнять на прощанье феску провалилась, как и в первый раз, и кончилась тем, что он снова подержался за воротник шервани.
— Спасибо, сестра, спасибо. С вашего разрешения навещу вас в следующем месяце. Ваш покорный слуга.
Дина хотела было отругать его за фамильярное обращение «сестра». Все-таки он легко отделался. Остановило ее то, что Ибрагим был старым человеком. Будь он помоложе, была бы ему взбучка.
Днем Дина изобразила Манеку эту сцену в лицах, а некоторые моменты даже, по его просьбе, повторила. Особенно рассмешило его изображение горького женского удела.
— Показать, в какой позе я стояла, когда говорила о своей беззащитности и угнетенности? — Дина скрестила руки и положила на плечи, закрыв грудь. — Вот так я стояла. Как будто он собирался напасть. Бедняга действительно устыдился. Я была очень жестокой, но он это заслужил.
Однако через некоторое время в их смехе зазвучали нотки отчаяния, как бывает, когда нарезают тонко хлеб, чтобы от этого казалось, что его больше. Неожиданно в комнате наступила тишина. Визит сборщика ренты не был хорошим поводом для веселья.
— Смех смехом, а деньги уплыли, — сказала Дина.
— Зато за квартиру заплачено, за воду и электричество — тоже.
— Электричеством сыт не будешь.
— Возьмите мои карманные деньги, в этом месяце они мне не понадобятся, — сказал Манек и достал бумажник.
Дина наклонилась и потрепала его по щеке.
Пролетели еще две недели — словно их отстрочили на «зингерах», которые были так востребованы в прежние счастливые дни. Дина не успела заметить, как в ее памяти дни, проведенные с Ишваром и Омом, несмотря на все разногласия, споры, их медлительность в работе, ссоры, кривые швы, стали чем-то драгоценным, о чем вспоминаешь с тоской.
В конце месяца пришел служащий магазина, где портные взяли в кредит швейные машины. Очередной взнос был просрочен. Дина показала служащему машины, чтобы он убедился, что с ними все в порядке, и попросила об отсрочке.
— Не беспокойтесь, портные сразу внесут несколько платежей. Их просто задержали на родине срочные дела.
Ежедневные поиски новых портных ни к чему не приводили. Иногда Дину сопровождал Манек, и она была благодарна ему за компанию. В его обществе эти скитания проходили не так безотрадно. Манек был только рад пропустить занятия, и делал бы это чаще, если б не угрозы Дины написать об этом родителям.
— Не создавай мне лишних проблем, — сказала она. — Если к следующей неделе я не найду двух портных, придется идти к Нусвану занимать денег на оплату квартиры. — Ее даже передернуло от такой перспективы. — Надо будет выслушивать опять всякую чушь — я тебе рассказывала — о новом замужестве, о том, что упрямство приносит одно несчастье.
— Хотите, я пойду вместе с вами?
— Было бы хорошо.
По вечерам они занимались покрывалом. Обрезки потихоньку таяли, ведь новые ткани теперь не поступали, и Дине приходилось пускать в ход не совсем подходящие клочки, вроде тонкого шифона. Из него она делала маленькие прямоугольники, которые вшивала в более плотную ткань. Когда кончился и шифон, покрывало перестало расти.
«С приездом», — приветствовал бригадир посредника, когда тот привез в рабочий лагерь новую партию бездомных.
Посредник поклонился и преподнес бригадиру огромную, завернутую в целлофан коробку сушеных фруктов. Он имел неплохой доход, отдавая далеко не все сержанту Кезару из тех денег, что получал от бригадира. Не подмажешь — не поедешь.
Сквозь прорези в крышке были видны орехи кешью, фисташки, изюм и курага.
— Вашей жене и детям, — сказал посредник и прибавил: — Пожалуйста, возьмите, не отказывайтесь, — когда бригадир жестом показал, что подношение не обязательно. — Это всего лишь маленький знак внимания.
Руководитель проекта тоже был доволен приездом новых работников. Фонд заработной платы предоставили в полное его распоряжение. Бесплатный труд был малоэффективным, но где недоставало качества, брали количеством. Расширяющемуся ирригационному проекту больше не требовались платные работники.
Некоторых из них уволили, а оставшиеся почувствовали угрозу. В притоке голодных, изможденных, высохших людей они увидели вражескую армию. Сначала, наблюдая как тяжело даются новичкам простые задачи, поденщики смотрели на них с жалостью и любопытством, но со временем поняли, что те могут стать захватчиками, посягающими на рабочие места. И тогда обратили на них свой гнев.
Притеснения новичков шли, не кончаясь. Оскорбления, толчки и пинки были в порядке вещей. Из рва вдруг могла показаться лопата, чтобы подставить новенькому подножку. С лесов и высоких платформ вниз, словно птичий помет, летели плевки, только они были гораздо точнее. За едой как бы невзначай новичкам переворачивали тарелки, а так как, согласно правилам, вторую порцию не давали, то несчастным приходилось есть с земли. Многие рылись в этих помоях, но жидкий чечевичный суп мгновенно впитывался в землю. Удавалось спасти только чапати и отдельные кусочки овощей.
Все жалобы бригадиром игнорировались. Сверху рабочий процесс казался начальству нормальной деятельностью, не требовавшей вмешательства руководства.
К концу первой недели Ишвару и Ому казалось, что они уже вечность находятся в аду. Портные с трудом просыпались при звуке гудка на рассвете и, превозмогая головокружение, поднимались с матрасов. После кружки крепкого, круто заваренного чая они немного приходили в себя, но весь день ходили пошатываясь, слыша угрозы и оскорбления от надсмотрщиков и поденных рабочих. После ужина они сразу засыпали, убаюканные на худых коленях усталости.
