— Бог умер, — сказал Манек. — Так написал один немецкий философ
[108].
Дина была возмущена.
— Только немцы могут такое придумать, — нахмурилась она. — И ты в это веришь?
— Раньше верил. А теперь думаю, что Бог — творец гигантского лоскутного одеяла. С бесконечным разнообразием узоров. Но одеяло становилось все больше и запутанней, с трудно различимыми узорами, не сочетавшимися друг с другом квадратами, ромбами и треугольниками, и в конце концов все утратило смысл. И Он потерял к нему интерес.
— Какую ерунду ты иногда болтаешь, Манек.
Пока Дина убирала со стола, Манек отворил окно, несколько раз мяукнул, а потом выбросил остатки хлеба и рагу. Надеясь, что еда не слишком острая для кошек, он вернулся к шитью и взял в руки новое платье, напомнив предварительно Дине о необходимости поторапливаться.
— Нет, этот парень явно свихнулся. Пяти минут не даст отдохнуть после ужина. Я старая женщина, а не молодой щенок, вроде тебя.
— Совсем вы не старая, тетя. Вы молодая. И очень красивая, — осмелев, прибавил Манек.
— А ты что-то разболтался, — сказала Дина, не скрывая своего удовольствия.
— Только одна вещь меня смущает.
— Какая?
— Почему такая молодая женщина говорит как старушка и постоянно ворчит.
— Вот разбойник. Сначала он мне льстит, а потом оскорбляет. — Смеясь, она подколола булавками край платья и подняла его, чтобы посмотреть, ровно ли. — Теперь я вижу пользу от длинных ногтей у портных. Так ты с ними и правда подружился? Ведь они много рассказали тебе о своей жизни в деревне.
Манек быстро вскинул глаза на женщину и пожал плечами.
— А здесь они провели много дней за работой, и ничего мне не рассказали. Почему?
Манек снова пожал плечами.
— Перестань отвечать посредством плеч. Твой Творец лоскутного одеяла что, забыл пришить тебе язык? Так почему портные открылись тебе, а мне не сказали ни слова?
— Может, они вас боялись?
— Боялись меня? Какая ерунда! Если на то пошло, так это я их боялась. Боялась, что они свяжутся с экспортной компанией и обойдутся без меня. Или найдут работу лучше. Иногда я даже боялась указывать на их ошибки, и вечером, когда они уходили, сама исправляла эти погрешности. С чего им меня бояться?
— А вдруг вы найдете портных лучше, а их прогоните — вот чего они боялись.
Дина какое-то время обдумывала сказанное.
— Жаль, ты не сказал этого раньше. Я бы их успокоила.
Манек снова пожал плечами.
— Это ничего не изменило бы, тетя. Вы могли помочь только одним — предоставить им ночлег.
Дина откинула платье.
— Ты все о том же! Совсем не щадишь мои чувства! Будешь повторять до тех пор, пока я не ослепну от осознания вины?
Иголка, пройдя через отверстие в пуговице, уколола Манека. Вскрикнув, он стал сосать большой палец руки.
— Продолжай, злой мальчишка! Скажи, что во всем виновата я! Выгнала их на улицу, потому что у меня нет сердца!
Манек пожалел, что был с ней так резок. Подшивая платье, Дина вдруг закашлялась, будто подавилась. Звучал кашель, как призыв Манека к действию, и он принес женщине стакан воды.
Сделав несколько глотков, Дина сказала: «А ты был прав. После моркови я стала лучше видеть».
— Случилось чудо! — Манек театральным жестом вознес руки, чем вызвал у нее улыбку. — Теперь я Морковный Махариши
[109], и рядом со мной другим окулистам делать нечего.
— Перестань дурачиться, — сказала Дина, допив воду. — Позволь рассказать, что именно я лучше вижу. Когда мне было двенадцать, мой отец решил отправиться работать в район эпидемии. Мама очень встревожилась. Она хотела, чтобы я на него повлияла — дело в том, что я была его любимицей. На новом месте отец заразился и умер. И мама сказала, что я могла бы спасти отца, последуй ее совету.
— Это несправедливо.
— Можно смотреть на это по-разному. Как и на то, что сказал ты.
Манек понял.
Дина поднялась, взяла с рабочего столика фарфоровую курицу и сложила в нее наперсток, ножницы и иглу.
— Куда вы, тетя?
— А ты как думаешь? На кудыкину гору? Уже десять часов. Я иду спать.
— Но мы сделали только шестнадцать платьев. А дневная норма — двадцать два.
— Слушаю вас, старший менеджер.
— Мой план — сделать двадцать два сегодня, тридцать завтра и восемь послезавтра. Тогда к полудню мы успеем.
— Минуточку, господин. А как насчет университета завтра и послезавтра? Что будет с занятиями? Вряд ли тебе выдадут диплом инженера по холодильным установкам за пришитые пуговицы.
— Следующие два дня лекций не будет.
— Вот как! А на третий — я выиграю в государственную лотерею.
— Бросьте, тетя. Вечно вы мне не верите. — Манек продолжал шить, тяжело вздыхая, как незаслуженно обиженный человек, и вытягивал иголку так, словно в нее вдета чугунная цепь. — Хорошо. Я продолжу работу, а вы идите спать.
— Как я могу пропустить церемонию награждения Оскаром!
Манек уронил пуговицу, застонал от обиды и наклонился, шаря беспомощно пальцами, как старик.
— Ты говорил, что хороший актер, но я и не догадывалась, до какой степени. Ладно, сделаем еще одно платье.
Открылась возможность торга, и Манек быстро проговорил:
— Надо сделать еще шесть, чтобы покрыть норму.
— Забудь о норме. Сказала — одно.
— Хотя бы три.
— Два — мое последнее слово. И никаких дальнейших споров. Но сначала нужно поискать что-нибудь на кухне.
Дина быстро вернулась, держа в каждой руке по дымящейся кружке. Одну она поставила рядом с Манеком.
— Хорликс
[110]. Чтобы нас взбодрить.
Как бы подтверждая справедливость своих слов, Дина сделала глоток и, сев на стул, выпрямила спину и широко улыбнулась.
— Отличная получилась реклама, — оценил Манек. — И не надо приглашать профессиональную модель, вы потрясающе выглядите!
— Не думай, что лесть поможет тебе получать этот напиток каждый день. Я не могу себе этого позволить.
