Портные покурили у входа, наблюдая, как работает мусорщик, который очищал улицу от окурков сигарет и биди. Его метла выписывала в пыли аккуратные узоры. Потом они скатали постель, заплатили сторожу три рупии и, нагруженные, ушли, пообещав вернуться вечером.
Сундук больно давил на левое плечо Ома, отдавая в руку, но юноша отказывался от помощи дяди.
— Меняй руки, — посоветовал племяннику Ишвар. — Распределяй равномерно нагрузку, руки от этого будут крепче.
— Тогда они обе ни на что не сгодятся. Как я смогу шить?
У железнодорожной станции они остановились и умылись, прежде чем идти в «Вишрам», чтобы выпить чаю и съесть булочку.
— Вы вчера к нам не заходили, — сказал кассир-официант.
— Были заняты — ищем жилье.
— Теперь на это может уйти целая жизнь, — послышался из угла голос повара, старавшегося перекричать рев пылающей печи.
Ом увидел из окна большой портрет премьер-министра, которого не было раньше, и рядом плакат «Двадцать пунктов».
— У вас, вижу, появился новый клиент?
— Это не новый клиент, — ответил кассир, — а Богиня Покровительница. Без ее благословения бизнесу не жить. Необходимая пуджа
[104].
— Что вы имеете в виду?
— Ее изображение спасает мои окна от битья, а дом от поджога. Теперь понятно?
Портные закивали и сами рассказали кассиру и повару о встрече с премьер-министром, на которую их притащили силком. Тех очень насмешил рассказ о вертолете, лепестках роз, воздушном шаре и огромной картонной фигуре.
После первой ночи безмятежного сна предупреждение сторожа о возможности ночных пертурбаций стало реальностью. Он извинялся каждый раз, когда их будил. По его понятиям, самым последним делом было лишать человека еды или сна. Он помогал им передвинуть постель, чтобы отворить дверь, и сочувствовал, когда портные спотыкались в темноте. Голова сонного Ома падала на одно плечо сторожа, а на другое — тяжело опускалась голова Ишвара.
Портные недовольно ворчали, пока клиенты дожидались своих лекарств.
— И почему их угораздило заболеть именно ночью? — рычал Ишвар. — Чего они нас мучают?
— Как же у меня болит голова! — стонал Ом.
Сторож ласково потер юноше лоб.
— Недолго осталось. Потерпи еще две минутки. И тогда заснешь спокойным сном. Обещаю, что больше никому не дам тебя будить. — Но обещание часто приходилось нарушать.
Позже портные узнали от сторожа о вспышке дизентерии — по соседству продавали зараженное молоко. Если б они находились здесь весь день, то узнали бы, сказал он, что болезнь, как беззастенчивый вор, нападала на всех подряд, и в любое время суток. Уже погибли пятьдесят пять взрослых людей и восемьдесят три ребенка — эту информацию сторож получил от фармацевта, который добавил, что, к счастью, это бациллярная дизентерия, а не значительно более серьезная — амебная.
С тяжелым грузом на плечах портные пришли на работу, еле передвигая ноги и с темными кругами под воспаленными глазами. Работа пошла еще хуже. Всегда безупречная строчка Ишвара теперь все чаще сбивалась. Ом с трудом пользовался затекшей рукой. Ритм работы «зингера» стал неровным, строчки уже не выписывались на материале длинными изящными предложениями, а будто выплевывались, подобно мокроте из легких.
Дина видела по измученным лицам портных, как плохо они себя чувствуют. Ее волновало их здоровье и приближающийся день сдачи заказа — обе причины сплелись неразрывно, как сиамские близнецы. Сундук тяжелым грузом лежал на ее совести.
Вечером, видя, как Ом с трудом его поднимает, она чуть не разрешила оставить сундук. Следивший за Диной из дверей своей комнаты Манек ждал этого разрешения. Но опасения Дины перевесили.
— Подождите, я пойду с вами, — сказал Манек и торопливо прошел на веранду. Ом слабо запротестовал, но, в конце концов, передал сундук Манеку.
Дина почувствовала облегчение — и одновременно злобу и боль. Хорошо, конечно, что Манек вызвался помочь. Но как он держит себя! Вышел, не попрощавшись, заставил ее чувствовать себя безжалостной мегерой.
— Вот здесь мы проводим теперь ночь, — сказал Ом и представил Манеку сторожа. — А это наш хозяин.
Сторож засмеялся, пропуская их вперед. Сгрудившись на крыльце, они курили и смотрели на дорогу.
— Какой из меня хозяин? Я даже не могу обеспечить нормальный ночной сон.
— Это не твоя вина, — успокоил его Ом. — Все из-за больных. И еще мне снятся плохие сны.
— И мне, — добавил Ишвар. — Ночью слышны все звуки, мерещатся какие-то фигуры, тени. Страшновато.
— А я на что? Сижу тут с дубинкой, — сказал сторож. — Бояться нечего.
— Трудно это объяснить. — Ишвар откашлялся и погасил сигарету.
— Просто пора вернуться в деревню, — сказал Ом. — Меня уже воротит от этой жизни — ползешь от одной неприятности к другой.
— А ты предпочел бы бегать? — Ишвар смял кончик сигареты, чтобы удостовериться, что загасил, и сунул окурок в карман. — Спокойствие, племянничек. Придет время — вернемся.
— Если б время было куском ткани, — сказал Ом, — я вырезал бы оттуда все плохие места. Вырезал бы беспокойные ночи и зашил бы разрезы — все легче. Носил бы ткань на себе, вроде плаща, и жил бы счастливо.
— Я тоже не отказался бы от такого плаща, — сказал Манек. — А какие места ты бы еще вырезал?
— Как по приказу правительства снесли наш дом. Это обязательно. И еще работу на Дину-бай.
— Ты в своем уме, — предостерег племянника Ишвар. — А откуда тогда у нас были бы деньги?
— Хорошо. Оставим дни, когда она нам платит, а остальные вырежем.
— А какие еще? — спросил Манек.
— Смотря, с какого времени начать.
— Начни с самого начала. С рождения.
— Ну, тогда много вырезать придется, ножницы затупятся. И очень мало останется ткани.
— Какую чепуху вы несете, парни, — прервал их Ишвар. — Обкурились, что ли?
Вечернее небо темнело, подошла пора зажигать фонари. Мужчин напугал надорванный черный змей, спикировавший с крыши. Ом его поймал, но выбросил, увидев, что тот испорчен.
— Некоторые вещи не удастся вырезать, — сказал Манек. — Хорошее и плохое соединены вот так. — И он крепко сцепил пальцы обеих рук.
— Например?
— Взять хоть мои горы. Они прекрасны, но там сходят опасные лавины.
— Да это верно. Пить чай в «Вишраме» приятно, но от вида премьер-министра в окне у меня сводит живот.
— Жить в поселке тоже было приятно, — продолжил Ишвар. — И соседство хорошее — Раджарам.
— Но вскакивать на ноги, не закончив опорожняться, при приближении скорого поезда — небольшое удовольствие.
