– Я так волнуюсь, – шепнул Парсифаль. – Боюсь, как бы руки не задрожали.
– Ладно, – сказала Берти. – Договорились. Включайте!
Дот уже сидела в своем кресле. Берти ринулась занять место на краешке дивана – Берти, Китти и с ними в ряд Сабина. Гай сел во второе кресло. Го растянулся на полу у них в ногах, как огромная собака. Китти, наклонившись к Сабине, шепнула:
– Я рада, что вы не уехали. А то весь день меня совесть мучила.
– Ш-ш, – прервала ее Дот. – Начинается!
Китти, примолкнув, тихонько накрыла ладонью руку Сабины и крепко ее сжала. Сабина удивилась тому, как сильно, дойдя до самого плеча, отозвалось в ней это прикосновение.
Парсифаль положил телефонную трубку и обнял Сабину так порывисто, что приподнял над полом.
– Взяли! – воскликнул он. – Нас взяли! Взяли!
– Ну, вперед! – сказал Гай, нажимая кнопку.
Раздались аплодисменты к предыдущему выступлению. Карсон сидел за столом и, поигрывая карандашом между пальцами, улыбался – сдержанной, чуть смущенной и невероятно хитрой улыбкой. Сабина тут же вспомнила это лицо, такое красивое, так чудесно подсвеченное ореолом известности – тем самым, который все замечают, но никто толком не может описать. Он был в бежевом костюме, седоватый, с короткой стрижкой.
Неудивительно, что Парсифаль без ума от него.
– А когда мы вернемся, вас ожидает приятный сюрприз. Впервые в нашем шоу – фокусник Парсифаль! – Карсон ловко крутанул карандаш между пальцами и постучал о стол резиновым ластиком, как бы привлекая внимание публики, – Так что советую не отходить от экрана!
Вступил оркестр Дока Северинсена, и Сабине вспомнилось, как оглушала эта музыка тогда, в студии. С экрана она звучала совсем негромко. Затем изображение сменила мультяшная картинка: телевизор, преследуемый торшером. Оба – выключены из розеток, вздернутые провода с вилками штепселей похожи на раздвоенные хвосты. На экране надпись: ВЕЧЕРНЕЕ ШОУ С ДЖОННИ КАРСОНОМ. Как будто зрители еще не догадались.
На мгновение надпись сменилась цветным экраном с кругом посередине. Три, два, один. «Здесь у них реклама была, – пояснил Гай Сабине. – У нас ее нет».
За пестрым занавесом рядом с ними стоял человек в наушниках и с планшетом. Их готовили, натаскивали, с ними репетировали. Но он еще раз проговорил с ними весь текст. Когда занавес раздвинется – их выход, и никаких заминок. Когда занавес раскроется снова – надо уйти со сцены. Джоан Риверс и Оливия Ньютон-Джон сидели на диване рядом с Джонни Карсоном. Парсифалю и Сабине повезло тогда, что ведущим был сам Карсон. На его месте вполне могла оказаться Джоан Риверс, которая на этот раз присутствовала лишь в качестве гостьи. С ведущей-дублером рейтинг передачи резко падал.
Парсифаль и Сабина взялись за руки и, крепко сжав их, притиснулись друг к другу. «Три, два…» – произнес человек с наушниками, но вместо того, чтобы сказать «один», лишь резко ткнул в раскрывающийся занавес – марш вперед!
– А вот и вы, – сказала Китти.
В ту же секунду, как Дот их увидела, глаза ее наполнились слезами. Она зажала рукой рот.
– Она всегда ревет, – шепнула Китти, обдав Сабину запахом мятной жвачки с примесью табака. – Сколько ни смотрит, все равно ревет. А она, бывает, по десять раз на дню смотрит.
Юные. Вот главное слово. Они были юными. Стройные, высокие и красивые. Оба. Юные. Парсифаль так и лучился здоровьем. Словно сияние исходило от его кожи. Он мог бы сниматься в рекламе молока. В рекламе свежего воздуха и солнечных ванн. В рекламе жизни среди красот Южной Калифорнии. Сабина и позабыла, что у него было такое здоровье, позабыла, что вообще бывает такое здоровье. И это было больно. Она потеряла все, так и не успев ничего понять. Мир, который ей мечтался, теперь остался лишь в телевизоре. Там его молодость, его жизнь. Вот так же смотрела она подростком, как человек идет по поверхности Луны – настолько чудесно, что кажется подделкой. Она не могла оторвать взгляд от великолепно скроенной фигуры Парсифаля, а на девушку рядом даже не смотрела. Только краем глаза заметила силуэт в красном.
– Господи, – восхитилась Берти, – красота-то какая! Такое платье не каждой пойдет.
– Меня бы и в пятнадцать такой цвет убил, – заметила Китти.
– Тихо! – шепнула Дот. – Сейчас слова будут.
– Добрый вечер, – произнес Парсифаль, и голос его наполнил зал. – И спасибо вам.
Когда они вышли на авансцену, позади, не заметный за яркими шелковыми полосками, опустился черный бархатный занавес. Публика встречала их громовыми аплодисментами, чествуя двух никому не известных исполнителей, еще ничем ее признания не заслуживших. Тогда Сабине это показалось диким. Она даже подумала, будто зрители издеваются. Но теперь понимала, что публика приветствовала их юность и красоту. Именно за юность и красоту их позвали на шоу. За ее ноги, за волну волос над его высоким лбом. Их оценивали не по отдельности, а как нечто единое. Как влюбленную пару – так они, по крайней мере, выглядели на телеэкране.
– Меня зовут Парсифаль, а это моя ассистентка Сабина.
Камера сосредоточилась на ее лице и держала этот кадр мучительно долго, показывая ее полные ярко-красные, под цвет костюма, губы. Ее темные глаза и волосы – тоже темные.
– Глядите, какая вы, – сказала Китти, и в ту же секунду лицо на экране ответило ей улыбкой – ослепительной и широкой, обнажив ряд безупречных белых зубов.
Сабина вглядывалась в это лицо. Она понимала, что прекрасным его делает неведение того, что будет потом. Девушка на экране верила, что стоящий возле нее мужчина всегда будет рядом и что она всегда будет такой же молодой. Тогда им никто еще ничего не объяснил.
Оператор дал короткий план зрительного зала, поймал в кадр мужчину, глазевшего на Сабину.
Между двумя стульями Парсифаль положил доску, прикрыл ее одеялом. Взяв Сабину за руку, помог ей лечь на доску. Ассистентка покорно выполняла все его указания. Сабину немного смущало зрелище собственного безвольно распростертого тела. Одни сплошные ноги. Парсифаль скрестил ей руки на груди, она ему не помогала, лежала словно кукла, не владеющая собой. Наклонившись, он поцеловал ее в лоб, и веки ее, отяжелев, опустились – Сабина якобы погрузилась в транс, а может быть, на какое-то мгновение так и произошло, потому что она не помнила, что ощутила при том поцелуе.
Левитацию впервые произвел Джон Невил Маскелайн в 1867 году, подняв в воздух жену. Затем этот фокус перенял Гарри Келлар, который, уходя на покой, продал его вместе со всей программой Говарду Терстону. После Терстона фокус перешел к Гарри Блэкстоуну. Сабина успокаивала себя перечислением фактов, заполняла голову пустяками. Вскоре уже слишком много иллюзионистов знали трюк с левитацией. Удивить им публику стало сложно. Эка невидаль – девушка в воздухе!
Парсифаль накрыл ее одеялом, привязал. Провел рукой по воздуху, сделав пасс над нею, потом под нею – и убрал доску. Теперь голова Сабины покоилась на одном стуле, ноги – на другом, а прямое, как палка, туловище застыло в воздухе. Весьма эффектно, однако, с точки зрения публики, на чудо не тянет. Между тем это было самой трудной частью номера – неподвижная Сабина висела между двух стульев, утяжеленных грузами, чтобы давать надежную опору телу. Действия фокусника и ассистентки казались небрежными, но на самом деле каждое движение было продумано, выверено, доведено репетициями до совершенства. Сидя перед телеэкраном в Небраске, Сабина видела, как ноги ее ныряют под одеяло. Подловить их было невозможно. Невозможно было понять, куда направлено движение. Черный бархат занавеса все облекал в тайну. Руки Парсифаля снова взмахнули над ней и под ней. А потом он вынул стул из-под ее ног и взял их руками. Какой нежности было исполнено его лицо – нежности к Сабине! Он поднял ее ноги на уровень груди, сперва лишь проверяя, как она держится, а потом, удостоверившись, что все в порядке, – выше. И еще выше. Ее ступни оказались над его головой, его руки скользнули по задней стороне ее ног, добрались до спины. Его руки опускались все ниже, а ее ступни поднимались все выше, выше, на немыслимую высоту, пока Сабина не застыла вниз головой, спеленутая туго, как индейский младенец, опираясь на стул лишь макушкой! О, это публике понравилось! Там, в студии, перевернутая Сабина слышала, как они аплодировали. Публика в Небраске тоже была довольна – женщины вежливо похлопали, мальчики хмыкнули что-то одобрительное. Парсифаль, не говоря ни слова, кончиками пальцев легонько поддерживал ее спину, будто страхуя, но на самом деле она прекрасно держала равновесие сама. Парсифаль был сама предусмотрительность. Робким, осторожным движением он убрал руку и тут же снова прижал пальцы к ее спине, потом попробовал еще раз, уже более уверенно, потом еще и еще, а потом убрал совсем. Глаза Сабины были закрыты, волосы свисали, волной накрывая край стула. Перевернутая Венера. Весь фокус держался исключительно на ней – на ее неподвижности, на ее зачарованном сне. Лицо Сабины было спокойно, безмятежно. Стараясь удерживать тело ровно, она втягивала воздух через нос – частыми мелкими вдохами, в то время как каждая мышца вопила от боли. Публика в студии в Бербанке снова радостно зааплодировала. Парсифаль отошел от нее. Пока он раскланивался, зал забыл о ней. Сабине вспомнилась ломящая боль в голове, будто череп сейчас треснет. Потом Парсифаль вернулся к ней – проверил ассистентку, проверил реквизит. Наклонился и неимоверным усилием поднял вверх обеими руками стул с балансирующей на нем Сабиной. Но чем выше он ее поднимал, тем легче она становилась. Вся тяжесть была теперь только в стуле. Парсифаль-актер, Сабина-гимнастка. Подняв свой груз до уровня талии, Парсифаль убрал одну руку, а другой вознес стул с Сабиной высоко над головой. Камера отъезжала дальше, дальше. Он был такой высокий, а еще стул, а над стулом Сабина, тоже высокая, и пальцы ее ног устремлены вверх, к софитам. Публика, не привыкшая так задирать голову, была потрясена. Аплодисменты стали неистовыми. Парсифаль вновь раскланялся, все еще балансируя над головой Сабиной и стулом. И проделал фокус в обратном порядке. Стул опустился, вновь обрел вес. Вернулся второй стул, вновь появилась доска. Парсифаль вновь уложил на нее Сабину – внезапно нежный с женщиной, которой только что чуть ли не размахивал, как флагом. И вот она снова лежала на спине, снова потяжелела. Парсифаль раскутал ее, разнял скрещенные руки. Снова легко и нежно поцеловал ее в лоб – веки Сабины затрепетали, прекрасные глаза раскрылись. Лицо озарила радостная улыбка. Парсифаль помог ей сесть, потом встать; она помахала рукой, поклонилась. Очень красивый фокус, но занял он все отведенные им пять минут. Парсифаль и Сабина поработали на славу, в искусстве удивлять людей им не было равных. В запасе у них имелись еще сотни фокусов, вот только времени не хватило.
