У Сабины в памяти замелькали смирительные рубашки, цистерны с водой, цепи, томографы. Только не связывать, не запирать – ни в коем случае.
– У него была клаустрофобия, – сказала Сабина. – Точно. Он не выносил, когда его как-то стесняли. Говорил, что это после того, как в детстве его закрыли в холодильнике.
– Ах, это, – устало сказала миссис Феттерс. – Это тоже было.
Сабина хотела ее расспросить, но тут раздалось: «Сабина Парсифаль!» Миссис Феттерс поднялась со стула.
– Я сейчас вернусь, – сказала Сабина.
– Ну, если уж я поехала, то буду до конца.
– Вам туда со мной нельзя, – возразила Сабина.
– Можно мне с ней? – спросила сестру миссис Феттерс. – Я ее свекровь. Ей только швы наложат.
– Да, конечно, – ответила сестра. В процедурную неотложки впускали всех желающих.
Когда они уселись на стулья в тесной белой комнатушке, Сабина окинула взглядом миссис Феттерс. Седые кудельки, очки в пластмассовой оправе. Мамаша с картинки. Чужой человек.
– Вам совершенно незачем сидеть тут, – сказала Сабина. – Я легко все вытерплю.
Вошла доктор – молодая китаянка в белом халате. Ее черные прямые волосы были убраны в хвост, свисавший до середины спины.
– Так, миссис Парсифаль, вы порезались, – сказала она, разматывая бинты и набирая воду в раковину. Осуждения в ее голосе не было. – Когда это произошло?
Сабина ответила, что час или, может быть, два назад.
Доктор прикоснулась к ране, и боль горячей волной взметнулась от ладони к локтю. Боль эта понравилась Сабине – ясная, честная. Прорезалась – зашьют, подождешь – рана затянется, и швы снимут. Мысль о том, что ей выдалась возможность что-то превозмочь, воодушевила Сабину. Китаянка опустила раненую кисть в теплую воду и промыла рану. Сабина глядела, как руки доктора мелькают, ворочая, точно бледную рыбу, ее руку. Вода стала розовой. Затем рука была извлечена из раковины и высушена салфетками.
– Я сделаю вам укол, – сказала доктор, в доказательство своих слов наполняя шприц, – и когда рука онемеет и потеряет чувствительность, мы наложим швы, хорошо? – Все в процедурной, даже Сабина, были бодры и сосредоточенны, словно забыли, что на дворе ночь.
Встав с места, миссис Феттерс взяла невестку за другую, здоровую руку.
– Сейчас будет самое болючее, – сказала она. – Сожмите мою руку крепче.
Все шло как положено, согласно хорошо отработанной процедуре. Доктор действовала умело, хотя доктором стала всего полгода назад. Казалось, она делает все не спеша, но с ее появления и вплоть до наматывания последнего бинта прошло не более десяти минут. После того как были подписаны все положенные документы и выданы копии, Сабина и миссис Феттерс ступили на резиновый коврик возле выхода, и двери тут же открылись, выпустив их на свободу.
– Спасибо, что поехали со мной, – сказала Сабина уже в машине. Шел второй час ночи, но на улицах было полно народу. В темноте мелькали силуэты пальм.
– Я всегда рада помочь ближнему, да и с вами хотелось еще раз повидаться.
Сабина кивнула, но ничего не сказала в ответ. В машине Фана была автоматическая коробка передач, и ее левая рука праздно лежала на колене ладонью вверх.
– Терпеть не могу, когда швы накладывают. Сколько раз приходилось для этого и самой в больницу ездить, и ребят туда таскать. То и дело надо было кого-то зашивать. – Дот помолчала минуту, словно мысленно листая свой семейный каталог травм: разрыв аппендикса, перелом лучевой кости, бесконечный список страданий плоти. – Помните, что я вам рассказала – о том, как Гай упал на садовые ножницы? – спросила она, словно Сабина могла за какой-то час забыть эту историю.
Сабина, на секунду отвернувшись от дороги, взглянула на свекровь и кивнула. Машин вокруг было немного.
– Это был сущий кошмар, с начала и до конца, и я поедом себя ела, думала, что все я виновата, что это из-за меня у него будет шрам на лице, но я ни секунды не боялась, что он может умереть. Даже в голову такое не приходило.
Так уж всегда бывает – рискнешь выйти за порог, и начинаются разговоры. Куда ни кинешь взгляд, повсюду люди. Лосанджелесцы не спят – и говорят, говорят. Склоняют головы друг к другу на передних сиденьях проносящихся мимо машин и теснятся на тротуарах. Перешептываются и орут издалека. Ну а те, кому сказать нечего, предусмотрительно остаются дома, в постели.
– Мне тоже не верится, что он умер, миссис Феттерс, если вы об этом.
Сабина въехала на круглую площадку перед входом в «Шератон», предназначенную для прибывающих на регистрацию, к числу которых они не принадлежали. Женщины молча сидели в машине.
– Так почему же? – сказала Сабина, поскольку было уже поздно и мучения, причиняемые незаданным вопросом, по силе уже сравнились со страхом его задать. – Почему вы не виделись с сыном целых двадцать семь лет?
– А что он вам говорил?
– Он говорил, что вы умерли.
Миссис Феттерс затихла. Похоже, она держала в уме немало версий того, что мог сказать Парсифаль, но такой среди них не было.
– Ox, – наконец печально вздохнула она. – А правду-то он вам когда сказал?
– Никогда. Правду узнала я от адвоката, который нашел ее в бумагах. А раньше и он ее не знал.
– Господи боже… – пробормотала миссис Феттерс. Она крепко прижала руки к бокам, словно собираясь с духом. – Иными словами, получается, все это время… – Она помолчала, пытаясь собрать в единую картину все, что свалилось на нее в последние дни. – Пойдемте в бар, выпьем. Мне надо выпить.
– Но поздно же, – возразила Сабина.
– Поставьте машину, – сказала она. – Или так оставьте. Все равно! А о сестрах что он говорил? Что и они тоже умерли? Нет, он не мог сказать о Китти, что она умерла!
– Хелен, – сказала Сабина. – Он называл только одну сестру, Хелен. Говорил, что все вы погибли в автокатастрофе в Коннектикуте.
– В Коннектикуте… – тихонько повторила миссис Феттерс название штата, которого в глаза не видела. – Вы, наверное, гадали, что такого я могла сделать ужасного, что могла сотворить мать, чтобы сын объявил ее мертвой и всю семью свою объявил мертвой? – Казалось, она готова была пешком отправиться обратно в Форест-Лоун и голыми руками выкопать Парсифаля из могилы. Словно он был их убийцей.
– Он хотел освободиться от прошлого, – сказала Сабина. – Вот все, что я знаю. Никто не говорит, что это из-за чего-то, что сделали вы.
И добавила про себя: хотя на самом деле это именно из-за вас.
Удивительно – бар работал до двух часов ночи. Сейчас тут было тише, пианист уже ушел, гостей обслуживала одна официантка. Бармен радостно помахал им, точно друзьям, которых сто лет не видел, поманил к стойке и, ни слова не говоря, налил то, что они пили, прежде чем уйти. Бармен, который помнит клиентов, – просто чудо природы какое-то!
