– Фан был нашим другом, – сказала Сабина, кладя половину цветов на сторону Фана.
– Фан Ардо? Что за чудное имя такое?
– Вьетнамское. То есть имя вьетнамское, а фамилия французская.
– Неужели Гай был во Вьетнаме? – В голосе миссис Феттерс зазвенел ужас, словно ее сын был во Вьетнаме прямо сейчас.
– Фан жил в Лос-Анджелесе, и познакомились они здесь. Во Вьетнам его бы не взяли.
– Это из-за язвы, – кивнула миссис Феттерс. – Кто бы отправил его туда с такой язвой!
Сабина подняла на нее глаза. Вот наконец нашлось нечто, известное им обеим.
– Как мило со стороны Гая купить участок для этого бедного парня! – Миссис Феттерс пожертвовала Фану одну желтую розу с могилы Парсифаля.
– Это Фан приобрел участки, – сказала Сабина. Она понимала, что лучше промолчать – пусть думает, как хочет, но не смогла допустить несправедливости по отношению к Фану. Ведь жить им теперь предстоит по большей части на его деньги. – Он и для меня купил место. Вы на нем как раз стоите.
Берти, опустив взгляд, поспешно сделала шаг в сторону, но миссис Феттерс осталась где была, зарыв носки своих прочных туфель в зеленую траву.
– Какой хороший поступок, – заметила она. – Гай умел дружить с людьми.
Они постояли еще немного, молча. Скорбь и цветочные ароматы совершенно утомили женщин. От чудесной погоды было лишь больнее. Все-таки неправ оказался Парсифаль – ничего хорошего нет в том, чтобы быть похороненным в Лос-Анджелесе. С кладбища они уезжали в пять часов, а январское солнце еще только начало клониться к горизонту.
– Это ведь была аневризма, да? – спросила миссис Феттерс, словно не до конца в это веря. – Адвокат мне так сказал.
– Аневризма, – подтвердила Сабина, радуясь, что не забыла снять с холодильника снимок мозга Парсифаля.
Машина уже стояла у ворот Форест-Лоун. Сабина нажала на гудок, чтобы их выпустили.
– Я отвезу вас в отель, – сказала она, не зная, где они остановились и куда ехать. – Если только вы не хотите посмотреть дом. Правда, это можно будет сделать и позже.
– Лучше дом, – хором заявили Берти с матерью, сразу оживившись и как бы воспрянув.
– Так мило, что вы пригласили нас, – добавила миссис Феттерс.
Сабина лишь кивнула. Действительно мило.
Дом на Ориол, Иволговой улице, Фан купил семь лет назад, в первый свой приезд из Кремниевой долины. В то время народ рванул прочь из Лос-Анджелеса, и недвижимость, еще недавно продававшаяся и покупавшаяся за бешеные деньги, стала цениться меньше беременных сук в собачьем приюте. Обрадованный агент немедленно предложил Фану на выбор целых шесть домов и мог бы предлагать еще по шесть каждый день в течение месяца, не купи тот первый же. Дом на Иволговой был выстроен в двадцатые годы подрядчиком в подарок жене. Все близлежащие улицы носили птичьи имена: Корольковая, Скворцовая, Дроздовая. Фан давно мечтал о доме в испанском стиле. В его представлении это был самый калифорнийский из стилей. Светлая штукатурка – как глазурь на торте; красная черепичная крыша; высокие сводчатые коридоры; огромный камин, в котором могли бы спрятаться двое; непринужденная надежность – «испанский» дом словно говорил: «Я легко простою тут до скончания веков» – напоминали Фану один из коттеджей, принадлежащих администрации Калифорнийского технологического. «Шесть спален, кабинет, помещения для гостей, плодоносящие деревья, – перечислял агент, загибая пальцы, – бассейн». Фан вышел в стеклянную заднюю дверь. Вода искрилась, словно бассейн был полон горячих голубых алмазов. Может быть, он все-таки научится плавать.
– Вы здесь совсем одна живете? – спросила Берти. Запрокинув голову, девушка пыталась охватить взглядом все открывшееся ей великолепие.
– Теперь да.
Берти замерла и впервые взглянула в лицо Сабине. И неловко поежилась:
– Простите! Не знаю, как меня угораздило сказануть такое!
– Дом и вправду большой, – сказала Сабина, набирая код сигнализации. Девушка, убиравшая двор, поставила в вазы поздние анютины глазки.
В пустой прихожей голоса отдавались гулким эхом. Феттерсы рассыпались в комплиментах, расхваливая все, на что падал взгляд: форму лестницы, маленький столик при входе, желтые орхидеи на столе.
– В жизни не видела ничего подобного! – воскликнула миссис Фоттерс. – Даже близко!
Они рыскали по дому с жадностью, словно изголодавшись. Казалось, женщины с трудом удерживаются, чтобы не начать заглядывать в шкафы.
– Это что, ванная для гостей? – спросила Берти, тыча в закрытую дверь, и тут же закричала: – Ой, мама, ты только погляди на это зеркало в ванной!
Они хватали фигурные куски мыла в форме раковин и нюхали их. Прошлись по гостевым комнатам, осмотрели кабинет, мастерскую Сабины. Отметили, какая необычная у Сабины работа и как хорошо у нее вышли крохотные деревца. Погладили Кроля, уши у которого спросонья торчали в разные стороны, как крылья самолета. Прошли по ковровой дорожке в спальню Сабины, не дав ей даже прикинуть, хочет ли она их туда пускать. И именно в спальне миссис Феттерс нашла то, что искала, то, что и надеялась увидеть в доме сына.
– Ох, вы только гляньте! – Она опустилась на краешек кровати со свадебной фотографией Парсифаля и Сабины в руках и прошептала: – Вы только гляньте, каким красавцем он вымахал!
Берти подошла и села возле матери.
– Здесь он вылитая Китти, только в костюме, и волосы короткие! – сказала она.
– Маленькими они были так похожи, что не отличишь. Кто не знал, вечно спрашивали, не близнецы ли они. – Миссис Феттерс коснулась пальцем лица сына на фотографии. – А вот еще. – Она взяла в руки другую фотографию. На ней Парсифаль и Сабина были в сценических костюмах, и Сабине стало неловко – несмотря на обилие камушков и блесток, она выглядела здесь не слишком-то одетой. – Вы очень хорошо получаетесь на фото, – сказала миссис Феттерс. – А это что, ваши родители? – Это касалось уже следующей фотографии.
Сабина кивнула.
– Так я и подумала. Они живы?
– Живут в пяти милях отсюда, – ответила Сабина.
– И вы с ними видитесь?
Неужели миссис Феттерс и впрямь подозревала, будто Сабина тоже могла порвать связи с родителями – живущими в пяти милях от нее?
– Вижусь постоянно, – сказала Сабина.
– О, это хорошо. – Женщина печально улыбнулась. – Очень хорошо. Они наверняка вами ужасно гордятся. А это кто?
Парсифаль и Фан на пляже в обнимку – румяные, загорелые, смеются.
– Это Фан.
– Тот мужчина, что на кладбище?
– Точно.
– И это тоже Фан?
На черно-белом снимке Фан был за работой. Эта фотография была крупнее остальных – чудесный портрет, снятый Сабиной и подаренный ею Парсифалю ко дню рождения вставленным в серебряную рамку. Фан пишет что-то в планшете, волосы падают ему на лицо. Бумага покрыта цифрами, значками-иероглифами, понять которые мог только он.
