— Что сейчас делаем? — спросил Хомяк.
— А что сейчас? — не понял Шульга.
— Ну, здесь мы уже клад нашли. Надо еще куда идти.
Шульга вздохнул:
— Прокумекаться нам надо. Сесть и план новый обрисовать. Потому что без плана можно копать хоть до третьего пришествия, которое в календаре майя предсказано.
— Не, ну пацаны! Клад нашли! — не мог поверить Серый.
Он распихивал медные монеты по карманам. Серебро взял себе Шульга. Хомяк не взял ничего, медь и серебро были металлами не его масштаба.
Мимо по улочке походкой зомби протопал местный житель. Прямохождение давалось ему непросто: казалось, он вот-вот упадет на четыре конечности и двинется вперед, покачиваясь, как больной пес. Увидев копающих, он остановился, присмотрелся, развернулся и направился прямо к ним.
— Если что, у нас экспедиция, — предупредил Шульга приятелей вполголоса, — от института истории академии наук.
— Прывет, рэбята. У вас што выпить, можа, есть? — поздоровался местный житель.
Вблизи он еще меньше напоминал жителя, скорей был похож на нежить из художественного фильма «Рассвет живых мертвецов»: волосы оттенка черного коровьего хвоста торчали в разные стороны, сплетенные в давно не расчесываемые космы. Лицо было в струпьях, красные глаза, заставлявшие вспомнить чудищ в музее леса, слезились. Губы были мокрыми, как будто моторика его рта не позволяла удерживать слюну. Одет он был в серую робу, которая при жизни могла быть как рубашкой свободного покроя, так и зимней курткой.
— Я — Пахом, — представился мужчина, видимо ожидая, что собеседники назовут себя в ответ.
— Иди отсюда, Пахом, — поздоровался Серый.
— Рэбята, дайте на выпиць, а?
— Иди отсюда, пока не въебали! — поддержал Серого Хомяк.
— Рэбята, ну на бутылку чэрнил? Очэнь нада, — клянчил мужчина. — Плоха чэлавеку очэнь.
— Иди на хуй! — взялся за топор Хомяк.
— Рэбята, дайце мне на пузыр, а я вам жэну положу! — улыбнулся мужчина.
— Что значит «жену положу»? — не понял Серый.
— Дайце на бутылку чарнил. Не, на две бутылки чарнил, — подумал о будущем мужчина, — и бярыце жэну. Делайце с ней, што хочэце. Да утра. Ана у меня харошая, с цыцками.
— Мужчина, гуляйте, пока мы милицию не вызвали! — пригрозил Шульга, зная, что это подействует.
— Зачэм сразу милицыю? Я им самае дарагое, а ани милицыю.
— Погоди, Шульга, — не мог понять Серый, — то есть мы тебе — на две бутылки чернил, а ты нам — свою бабу?
— Ага! — радостно замигал мужчина.
— Не, ну вы слышите? — Серый полез в карман и достал пук смятых бумажек. — Вот тебе десять, двадцать. Двадцать пять. Это нормально?
По вспыхнувшим глазам мужчины он понял, что двадцать — это даже много.
— Пацаны, пошли, глянем, что за телочка! — с энтузиазмом обратился к приятелям Серый.
— Ты сдурел? — покрутил пальцем у виска Шульга. — Ты по нему не видишь, что там будет за телочка?
— Да ладно, помоем ее перед всем.
— Ай, ана у меня и так чыстая! — подогрел энтузиазм Серого мужчина.
— Друг, тебе триппера не хватало? Бытового сифилиса? Вшей? — Шульга не мог понять авантюризма приятеля. — У тебя вообще мозги есть?
— Да ладно. Предохранитель тута! — Серый раскрыл кошелек и гордо продемонстрировал презерватив «Ванька-Встанька», на этикетке которого была изображена сисястая особа, взгляд на которую мог надолго лишить интеллигентного и склонного к рефлексии человека всякого желания.
— Ладно, давай сходим, Шульга, — сказал свое слово Хомяк. — Может, покормит хотя бы. Жрать-то хочется.
— Двое против одного, — хлопнул Шульгу по плечу Серый. — Слышь, — обратился он к мужчине. — За двадцать пять мы втроем, так?
— Да! — повел их за собой мужчина.
— Только без наебок, — с нажимом сказал ему Серый. — Если она там ломаться начнет, тебе пиздец, понял?
Мужчина махнул рукой, показывая, что не начнет. Пройдя мимо нескольких хибар, Пахом завернул в переулочек и вывел их к добротному кирпичному дому с крашенным в синий цвет колодцем и развешанным во дворе бельем. Трава во дворе была обкошена, на огороде были видны ухоженные ровные грядки с капустой и бураками.
— Чего-то я не понимаю, пацаны, — шепнул Серый.
Пахом по-хозяйски открыл дверь, не снимая обуви провел их из сеней в жилую комнату. Тут был стол, на котором стоял прикрытый рушником свежеиспеченный пирог.
— Шчас она выйде, — вполголоса произнес Пахом. — Давайце пака расчытаемся.
— Если наебал, я тебя, сука, на грядке с бураками похороню, понял? — веско сказал Серый и протянул купюры.
Хомяк отщипнул пирог и прошипел: «Вку-у-усный». Из соседней комнаты донеслись легкие шаги, и женский голосок спросил: «Пахом? Ты?». Пахом быстро потопал из хаты.
Двери в спальню раскрылись, и приятели вздрогнули: перед ними стояла женщина лет тридцати, одетая в домашний халатик, каким-то дивным образом сообщавший ее фигурке царственность. Пышные волосы ржаного цвета были зачесаны наверх и убраны к затылку, обнажая шею, глядя на которую вспоминались портреты грустных русских аристократок кисти Репина. Фортепианно-тонкие пальцы тронуты маникюром: лак для ногтей был того нежного телесного оттенка, который хочется восхищенно целовать, не помышляя о страсти.
Гости онемели. Первым опомнился Серый:
— Извините, мы по ошибке.
— Ой, а я пирогов напекла! — улыбнулась женщина. Улыбка странным образом подчеркнула хрустальную голубизну ее глаз.
Ее красота была цвета ледяных озер Севера, в ней не было уютных борщовых оттенков, свойственных простушкам из этих мест.
— Не туда зашли, — старомодно поклонился Серый и направился к дверям.
Он был благодарен Пахому за то, что тот дал посмотреть на королеву. Он передумал убивать мужчину и не видел никакого обмана в произошедшем. Женщина подняла вверх ладонь, останавливая Серого:
— Погодите, что вы уходите?
Гостям было предельно неловко. Им было стыдно сказать, зачем они явились сюда. Хомяк все никак не мог проглотить кусок пирога, который тщательно разжевал и держал под языком, понимая что ни жевать дальше, ни тем более глотать, глядя на такую красоту, невозможно.
— Этот… — женщина погрустнела. — Опять меня продал, да?
Шульга закашлялся и обильно покраснел.
— Ну ничего, — внимательно глядя на троицу, сказала хозяйка. — Я ведь все понимаю, ребята. Ему нужен алкоголь. Что поделаешь. Он болен. Ну, а раз продал, то, — она пожала плечами и сделала приглашающий к столу жест.
Хомяк покрутил головой, показывая, что при ней он есть не сможет и ничего больше тоже не может и не хочет. Шульге было обжигающе стыдно.
