– Прежде всего, – начал он, – я хочу спросить вас, достаточно ли обоснован ваш рассказ о вашем жизненном пути, или, по зрелом размышлении, вы теперь пожелаете дополнить его, сообщив о каком-либо новом обстоятельстве?
– Я рассказал о своей ничем не замечательной жизни все, что заслуживало упоминания.
– Вам никогда не приходилось поддерживать близкие отношения с лицами духовного звания… с монахами?
– Да, в Кракове… Данциге… Фрауенбурге… Кенигсберге. В последнем-с белым духовенством: один был приходским священником, другой капелланом.
– Прежде вы, кажется, не упоминали о том, что вам случалось бывать во Фрауенбурге?
– Не стоило труда упоминать о короткой, помнится, не более недели, остановке на пути из Данцига в Кенигсберг.
– Так, значит, вы родились в Квечичеве?
Следователь внезапно задал этот вопрос на польском языке, притом с настоящим литературным произношением, но тоже как бы мимоходом. На мгновение я впрямь смутился, но быстро овладел собой, припомнив те немногие польские слова и обороты, которым научился в семинарии от моего друга Крчинского, и ответил:
– Да, в небольшом поместье моего отца под Квечичевом.
– А как оно называется?
– Крчинево, наше родовое поместье.
– Для природного поляка вы говорите по-польски не очень-то хорошо. Откровенно говоря, произношение у вас немецкое. Чем это объясняется?
– Уже многие годы я говорю только по-немецки. Более того, еще в Кракове я часто общался с немцами, желавшими научиться у меня польскому языку; и незаметно я привык к их произношению, подобно тому, как некоторые быстро усваивают провинциальное произношение, а свое, правильное, утрачивают.
Следователь взглянул на меня с легкой мимолетной усмешкой, затем повернулся к протоколисту и потихоньку что-то ему продиктовал. Я отчетливо различил слова: "В явном замешательстве" – и хотел было подробнее объясниться по поводу моего плохого польского произношения, но следователь спросил:
– Бывали вы когда-нибудь в Б.?
– Никогда.
– По пути из Кенигсберга сюда вы не проезжали через этот город?
– Я избрал другой путь.
– Вы были знакомы с монахом из монастыря капуцинов близ Б.?
– Нет!
Следователь позвонил и шепотом отдал какое-то приказание вошедшему приставу. Тот распахнул дверь, и я затрепетал от ужаса, увидев на пороге патера Кирилла. Следователь спросил меня:
– А этого человека вы не знаете?
– Нет, ни разу в жизни я его не видал!
Кирилл устремил на меня пристальный взгляд, затем подошел поближе; он всплеснул руками, слезы ручьем хлынули у него из глаз, и он громко воскликнул:
– Медард, брат Медард!.. Скажи, ради Христа, когда ты успел так закоснеть в грехах и дьявольских злодеяниях? Брат Медард, опомнись, сознайся во всем, принеси покаяние!.. Милосердие Божие беспредельно!
Следователь, как видно, недовольный словами Кирилла, прервал его вопросом:
– Признаете ли вы этого человека за монаха из монастыря капуцинов близ Б.?
– Как я уверен во всемогуществе Божьем, – отвечал Кирилл, – так уверен, что человек этот, хотя он и в мирском одеянии, тот самый Медард, который был на глазах моих послушником монастыря капуцинов близ Б. и принял там монашеский сан. К тому же у Медарда на шее с левой стороны красный рубец в виде креста, и если у этого человека…
– Как видите, – прервал монаха следователь, обращаясь ко мне,- вас принимают за капуцина Медарда из монастыря близ Б., а именно этого капуцина обвиняют в тяжких преступлениях. Так если вы не этот монах, то вам теперь легко это доказать, ибо у того Медарда была особая примета, которой у вас, буде ваши показания правдивы, не может быть, и вот вам прекрасная возможность оправдаться. Обнажите шею… сознание; но и соединяясь с нею в грехе, я всем своим существом коварная судьба, кажется, наделила меня совершенным сходством с этим вовсе не знакомым мне заподозренным монахом, вплоть до крестообразного шрама на левой стороне шеи…
И действительно, ранка на шее от алмазного креста аббатисы оставила по себе красный рубец в виде креста, который не изгладился с годами.
– Обнажите шею, – повторил следователь.
Я повиновался, и Кирилл громко воскликнул:
– Пресвятая матерь Божия! Да ведь это она, она самая,- красная метка в виде креста!.. Медард… Ах, брат Медард, неужели ты не дорожишь спасением души?..
Плача, теряя сознание, он бессильно опустился на стул.
– Что можете вы противопоставить утверждениям этого почтенного духовного лица? – спросил следователь.
В это мгновение будто молния пронзила меня, а робость, овладевшая было мною, мигом рассеялась, и увы, сам Враг рода человеческого стал мне нашептывать: "Какой вред могут причинить тебе все эти ничтожные люди, тебе, столь сильному и духом, и умом?.. Разве Аврелии не суждено стать твоей?" И я тотчас разразился дерзкими, почти глумливыми речами:
– Этот монах, что бессильно лежит в кресле, просто выживший из ума, дряхлый телом и духом старик: безумец вообразил себе, что я беглый капуцин из его обители, с которым у меня, быть может, и есть какое-то отдаленное сходство.
Следователь до сих пор был невозмутимо спокоен, держался ровного тона, глядел приветливо, но тут его лицо впервые приняло суровое, настороженное выражение, он встал и посмотрел мне в глаза пронизывающим взглядом. Признаюсь, даже сверкание его очков было для меня невыносимо, ужасно, я не мог более говорить; в порыве бешенства и отчаяния я взмахнул кулаком и громко воскликнул:
– Аврелия!..
– Что с вами? Что означает это имя? -резко спросил следователь.
– Неисповедимый Рок обрекает меня на позорную смерть, -глухо произнес я,- но я невиновен… да… я ни в чем не виноват… отпустите меня… сжальтесь надо мной… я чувствую, что мною овладевает безумие!.. Отпустите меня!..
Следователь, по-прежнему спокойный, продиктовал протоколисту много такого, чего я не смог уловить, и, наконец, прочитал мне протокол допроса, куда были записаны все его вопросы и мои ответы, а также разговор мой с Кириллом. Мне пришлось подписаться, после чего следователь потребовал, чтобы я написал несколько строк по-немецки и по-польски, что я и сделал. Взяв листок с немецким текстом, следователь подал его уже пришедшему в себя патеру Кириллу, и спросил его:
– Похож ли этот почерк на руку брата Медарда из вашего монастыря?..
– Как две капли воды, до мельчайших подробностей, -воскликнул Кирилл и повернулся ко мне. Он хотел что-то сказать мне, но следователь взглядом остановил его. Внимательно всмотревшись в написанный по-польски текст, следователь встал, подошел ко мне и сказал весьма решительным, не допускавшим возражений тоном:
– Вы вовсе не поляк. Все тут неверно, здесь множество неправильных оборотов, грамматических и орфографических ошибок! Ни один природный поляк не написал бы так, будь он даже гораздо менее образован, чем вы.
