– Вы должны знать… –
вновь заговаривает она,
но не может закончить.
Ее голос надламывается,
из глаз брызжут слезы.
– Мы знаем, – выдавливаю я. –
Можешь не говорить.
Она целует нас обеих в щеки,
потом, всхлипнув,
разворачивается
и выбегает из палаты.
Красная метка
Дежурная сестра,
бочкообразная тетка лет пятидесяти
с упругими седыми кудряшками
и едва заметными усиками,
входит в комнату
с каким-то красным пузырьком.
– Мне велели накрасить Грейс ногти, –
говорит она. –
Чтобы врачам не перепутать,
у кого из вас проблемы с сердцем.
Она пытается улыбнуться,
но улыбка теряется где-то на полпути,
так и не добравшись до губ.
– Я сама накрашу, – говорит Типпи
и берет у сестры пузырек.
Та не уходит, пока Типпи
не покрывает все мои ногти
красным лаком.
– Спасибо, – говорю я Типпи,
пока та, как обычно, дует на мою руку,
а я успокаиваю себя,
что это нормально:
врачи должны перестраховываться,
чтобы завтра все прошло гладко.
Но меня не покидает тревожная мысль:
красный лак не столько говорит врачам,
чье сердце лечить,
сколько
чьей жизнью можно пожертвовать,
если придется
выбирать.
Перед сном
Я снимаю с шеи кулон
в виде кроличьей лапки
и кладу его на тумбочку,
а потом выключаю свет.
Он мне больше не нужен.
Нет на свете никакого везенья.
Всю ночь
Всю ночь мы с Типпи лежим в обнимку,
обвивая друг друга,
как волокна в канате.
Я прячу лицо
у нее на шее,
а она то и дело просыпается
и целует меня в макушку.
Когда за окном раздается пение первых птиц,
а небо становится персиковым,
мы лежим и глядим друг на друга.
Глаза уже не могут плакать.
Типпи трется носом об мой нос.
– Все будет нормально, – говорит она. –
А если и нет, это тоже нормально.
21 января
День операции
Мама вцепилась нам в руки, а папа
держит ее сзади.
– Мы вас любим,
любим,
любим, – твердят они
вновь и вновь,
точно заклятье.
Медсестра утаскивает их прочь,
и нас пожирают
двери операционной.
Такое чувство, что там
собралась многотысячная толпа,
и все эти люди вдруг замолкают
при нашем появлении.
Навстречу выходит
доктор Деррик.
– Готовы?
Нас переваливают на операционный стол,
как кусок мяса на разделочную доску.
– Насколько это возможно – да, – отвечает
Типпи.
Доктор Деррик нагибается к нам,
чтобы больше никто не услышал:
– Я очень постараюсь,
чтобы все было хорошо. Чтобы вы всегда
были вместе.
Я очень, очень постараюсь, – шепчет он.
Я стискиваю руку Типпи, а она поворачивает
голову
и смотрит мне прямо в глаза:
– До скорого, сестренка, – говорит она
и целует меня в губы,
как в детстве.
– До скорого, – отвечаю.
Мы укладываемся поближе друг к другу
и вдыхаем
тишину.
29 января
Я поворачиваю голову и ищу рядом Типпи
Но ее нет.
Ни рядом на кровати,
ни в палате.
Свершилось.
Я жива, и я одна
в своем огромном личном пространстве.
Свершилось.
Больна
Мама, папа и бабуля тискают разные
части моего тела,
хватаются за меня так,
словно я в любой момент могу улететь.
У изножья койки стоит Дракон.
Глаза у нее красные,
лицо перекошено.
Мама плачет.
Папа хлюпает носом.
У бабули дрожат ноздри.
Заговорить отваживается только Дракон.
– Твое тело прекрасно работает на сердечной
помпе, – сообщает она. –
И тебя уже поставили в очередь.
В очередь на пересадку сердца, Грейс.
Перекошенная улыбка.
– Но Типпи чувствует себя неважно.
Она потеряла много крови во время операции
и теперь
у нее какая-то инфекция.
Она очень больна.
Очень.
Больна.
– Я хочу ее увидеть, – говорю. – Я хочу быть
с ней.
Дракон кивает.
– Мы так и думали.
Держу
Из Типпи торчит не меньше проводов
и трубок,
чем из меня.
Она лежит в изолированном боксе,
в углу зловеще бормочут и хмурятся врачи,
постоянно пищит монитор.
Огромная рана на моем бедре горит огнем.
