если выживу…
то встану в очередь.
В очередь на новое сердце.
И буду ждать, словно кровожадный стервятник,
пока в чьей-то другой семье
не случится беда.
Чем больше врач говорит,
тем больше его объяснения похожи на обман.
Или колдовство.
Ну правда,
как им удастся соорудить нам обеим
по полноценной нижней части тела?
У нас практически один кишечник на двоих,
но доктор Деррик говорит,
что это не проблема.
У нас одни половые органы,
но доктор Деррик говорит,
что они достанутся Типпи,
а мне сделают новенькие –
когда все закончится, я буду совершенно
нормальной девушкой.
Но это вранье.
Как бы то ни было, я не выражаю сомнений
в его словах
и даже не спрашиваю,
почему врачи решили отдать настоящие
органы Типпи:
это
железобетонный
факт,
что из нас двоих
я имею намного,
намного
меньше шансов
выйти из операционной
живой.
О смерти
Каково это – умереть?
Все равно что уснуть?
Погрузиться в черную тишину…
Быть может, это даже неплохо –
если, конечно, нас действительно
ждет ничто.
Но кого я обманываю?
Смерть должна быть гораздо, гораздо страшнее,
иначе люди
не пытались бы
уйти от нее любой ценой.
Быть может, смерть
ослепительна
и свирепа.
Быть может, это полная противоположность
сна,
мучительное пробуждение –
встреча с реальностью.
Именно это и страшно,
именно это
невыносимо.
Но никто не знает, что там,
покуда сам не попадет
на тот свет.
Пока я только знаю,
что меня положат в гроб с медными ручками,
гроб этот опустят в землю,
и
у меня нет абсолютно никакого желания
лезть
в эту штуку.
Эксперимент
Джон приезжает в больницу
без Ясмин.
Он кладет на прикроватную тумбочку
букет увядающих белых роз,
затем начинает возиться
с вазой, водой и газировкой,
чтобы их освежить.
– Вы поссорились? – спрашивает Типпи.
– Мы с Ясмин? Вовсе нет. Она уехала на свадьбу, –
поясняет он. –
А я не хотел ждать.
Хотел скорее вас увидеть.
Он остается на несколько часов, а перед уходом
крепко обнимает нас обеих,
потом быстро целует меня –
не всем арбузным ртом, как в прошлый раз,
а почти целомудренно,
одними губами.
Когда он уходит, Типпи спрашивает:
– Что это значит? Вы – пара?
Я пожимаю плечами.
– Вряд ли.
– Может быть, ему вздумалось
поэкспериментировать, – говорит она. –
С другой стороны, так можно сказать
о любых отношениях.
– Это ты сейчас пытаешься не быть гадиной?
Приятное говоришь? – спрашиваю,
пихая ее в бок.
Она улыбается.
– Да пошла ты!
Сны
О нем.
О нас, сросшихся грудью,
сердцами.
Но куда же тогда подевалась Типпи?
Как ни ищу,
я нигде не вижу сестры
и не слышу ответа
на свой зов.
Он говорит:
– У тебя же есть я, –
но,
просыпаясь
с криком
в слезах
и в поту,
я понимаю:
Джона мне
недостаточно.
На дерево
Наша семья устраивает вечеринку,
и мы все старательно делаем вид,
что она не прощальная.
Приходит куча народу.
Двоюродные братья, которых мы не видели
с тех пор,
как у них сломались голоса,
врачи, которых мы знаем всю жизнь,
и даже миссис Джеймс из «Хорнбикона»
(она предупреждает, что после возвращения
в школу
никто не даст нам поблажек).
– Вы будете сдавать экзамены,
как и все остальные.
Она хочет казаться доброй,
но что за чушь она несет!
После операции мы не сможем ходить,
и нам точно придется делать поблажки.
Ясмин и Джон врубают музыку на полную
громкость,
и медсестра, принесшая градусник,
велит нам вести себя тише:
дескать, мы беспокоим других пациентов.
Когда все уходят,
Ясмин хлопает нас по бокам,
словно проверяет – нет ли в карманах сдачи.
– Скоро увидимся, дурочки, – говорит она
и исчезает,
не в силах сказать что-то еще.
Джон обнимает нас обеих
и кладет голову мне на плечо.
– У нас всегда все было непросто, знаешь…
Я позволяю своему никчемному сердцу
в последний раз замереть от его голоса,
