И наконец:
Звоню в полицию.
Мне приходится ей ответить и попросить,
чтобы больше нам не писала.
Номер четыре
Мы с Джоном опять остаемся вдвоем.
И он снова читает вслух,
целый час,
а потом поднимает глаза к потолку и говорит:
– Мне стыдно за то,
как я отреагировал
на твой список.
Я делаю вид,
что не врубаюсь.
– «Джейн Эйр» я дочитала.
Мистер Рочестер душка!
Мне кажется, нам с Типпи такие и нужны.
Слепые, потерявшие в своей жизни
всё.
Я пытаюсь хихикнуть,
но не выходит.
Джон садится
и закуривает сигарету.
– Грейс…
…штука в том…
Я останавливаю его жестом.
– Да я все понимаю.
Правда.
Я знаю как выгляжу
и что мне светит в жизни.
Я касаюсь того места, где мы с Типпи срослись,
куда врачи собираются поместить устройства
для растяжения тканей,
от которых на наших телах
вырастет множество кротовьих кучек.
– Я не могу объяснить свои чувства, –
говорит он. –
Я прочел столько книг,
столько слов,
но все они не о том.
Я не знаю, что происходит
у меня внутри.
Не могу это выразить.
Он тушит сигарету о грязную тарелку,
кладет в рот жвачку
и выключает свет.
Ложится рядом
и прижимается лбом
к моему лбу.
– Ох, Грейс, – говорит он
и обхватывает ладонями
мое лицо.
– Джон, – шепчу я,
а
потом
его губы
накрывают мои,
и язык со вкусом арбузной жвачки
проникает внутрь.
Мы целуемся – тяжело дыша, –
и целуемся – с легким сердцем, –
и целуемся, и целуемся,
а когда он перестает,
я могу лишь глубоко втянуть воздух
и сказать:
– Я тоже не знаю, что происходит
у меня внутри.
Арбуз
Я просыпаюсь, все еще чувствуя
вкус его арбузного рта.
После чистки зубов
вкус пропадает, и я прошу у Джона жвачку.
И весь день хожу
со вкусом его поцелуя
во рту.
На всю голову
– Мы вчера целовались, – шепчу я Типпи,
когда мы остаемся одни.
Она косится на меня с отвращением,
как будто я подсунула ей сэндвич с протухшим
тунцом.
– Если ты всерьез нравишься Джону,
с ним что-то не так.
Он больной на всю голову,
понимаешь?
Я опускаю глаза на наши общие ноги.
– Ты вроде хотела
перестать быть такой гадиной.
Она ухмыляется.
– А я и пытаюсь!
Планы
Ясмин облизывает кончик карандаша, находит
в блокноте чистую страницу
и ждет: мы с Типпи должны дать ей четкие
указания
на случай похорон, раздельных и – на всякий
пожарный – общих.
Джон пошел в магазин за едой.
Он не хочет это слушать.
Говорит, не может.
Ясмин – единственная, кто согласился
выслушать все наши пожелания,
не обвиняя нас в черной меланхолии
и не рыдая во весь голос.
Она единственная, кто, как и мы,
с самого рождения знает о смерти все.
И живет с этим знанием,
не паникуя.
По крайней мере, не слишком.
– Какую музыку? – спрашивает Ясмин,
и Типпи тут же отвечает:
– Мне побольше Долли Партон, пожалуйста.
«Я буду любить тебя вечно» –
отличная песня. И «Дом» ничего.
– Я тоже люблю Долли,
но ты правда хотела бы слушать ее
на собственных похоронах?! –
спрашивает Ясмин и рисует в воздухе
пышную грудь певицы.
– Если люди будут думать о ее сиськах,
то забудут про мои, –
говорит Типпи.
– И никаких гимнов, – добавляю я. –
Вообще ничего религиозного.
Бога мы на свои похороны не пригласим.
Ясмин кивает и что-то пишет в блокноте.
– Тогда что-нибудь сатанистское?
Прям не вопрос. Вообще.
Мы кидаем в рот кешью,
а Ясмин весело продолжает:
– Гробы. Слитный или раздельные?
– Слитный, – хором отвечаем мы,
просто потому что тут без вариантов.
– Конечно, если одна из нас выживет, тогда
для второй лучше отдельный, – говорит Типпи
и хохочет. Наигранно.
Мы продолжаем.
Подробно распланировав всю церемонию,
мы включаем музыку.
Ясмин находит в телефоне песню Долли
Партон,
и мы все поем,
а она пляшет,
повторяя припев «Джолин» снова и снова,
как будто это самая веселая песня на свете.
Обещание
Несмотря на предостережения доктора
Деррика,
вечером мы сидим на пляже,
