и обновляет страницу,
дожидаясь новостей
об авариях
или скверной погоде на Лонг-Айленде,
хоть какого-нибудь повода
оставить нас дома.
Каждые несколько минут она залезает
в сумочку
и достает оттуда то «клинекс», то леденцы
от кашля –
все, что «может пригодиться в поездке».
Она меряет шагами комнату.
Она смотрит на часы.
Она опять обновляет страницу.
На выходные приехал папа.
Он готовит ризотто,
не отходит от плиты ни на секунду
и постоянно мешает, мешает рис.
– Постарайся так не волноваться, – говорит
он маме,
а та за его спиной закатывает глаза,
как бы говоря: «Да что ты понимаешь?»
По всей видимости, он уже десять дней
не пил спиртного,
говорит, что ходит на встречи анонимных
алкоголиков,
и хотя мы с Типпи губу не раскатываем,
мама уже вовсю наслаждается его
нормальностью:
смеется над его шутками и восторгается
разваренным рисом.
– Мне кажется, нечестно запрещать
Каролине ехать с ними, –
вдруг говорит мама. –
Уговор дороже денег.
Какой же получится фильм,
если в него не войдет поездка?
Каролина листает наш старый фотоальбом,
выбирая карточки для сканирования.
– Вообще-то, я не против, – говорит она. –
Пол хочет съездить к брату в Бостон,
а бедный Шейн до сих пор болеет.
– Клево, – говорю я,
стараясь не завидовать Шейну
и миллионам нормальных людей,
сердце которых не отказывается работать
из-за простого гриппа.
Снаружи сигналит машина,
папа вытаскивает на улицу наш чемодан и
забрасывает его в багажник Джона.
Мы садимся на заднее сиденье,
пристегиваемся
и машем маме, которая уже заняла наше место
у эркерного окна
и простоит там, как пить дать, до нашего
возвращения.
Папа уходит в дом.
Джон прыгает за руль и смотрит на нас
в зеркало заднего вида. «Бухло не забыли?» –
спрашивает.
Я расстегиваю сумку, а Джон перегибается
через спинку сиденья,
чтобы восхититься
бутылками пива, вина и водки,
которые мы стащили из папиной заначки
на кухне –
она ему пока
без надобности.
– Вы супер! – восклицает Джон. – Ладно,
валим!
Остановка
Мы едем не больше часа, когда Ясмин
заявляет, что хочет есть,
ей нужен «Бургер кинг»
или еще какая-нибудь подобная гадость,
чтобы скоротать эти бесконечные три часа.
Джон тормозит на заправке,
и Ясмин выскакивает на улицу.
Джон включает радио и достает из сумки пиво,
открывает его.
– Вы что, не идете? – спрашивает Ясмин. –
Ну, убейте хотя бы один бургер!
Ради меня!
Типпи открывает дверь и тащит меня
за собой.
Но я не хочу никуда идти.
Я хочу сидеть с Джоном в машине,
пить с ним запретное пиво
и слушать музыку.
– Пойдем! – зовет Типпи. – Бургеры!
Я не двигаюсь с места.
– Да что с тобой? – спрашивает Типпи.
– Ничего, – отвечаю.
– Тогда пошли! И ты, Джон – давай с нами!
Он мотает головой.
– Не-а. Наслаждайтесь своей нежнейшей
бразильской говядиной сами.
Ясмин показывает ему «фак»
и берет Типпи за руку.
– Больше одной не пей, – наказывает она
Джону,
а в следующий миг мое тело уже на парковке,
ждет столика,
потом ест картошку фри
и оплачивает счет.
Я проделываю необходимые движения,
чтобы поесть в закусочной с Типпи и Ясмин,
но все это время
я мысленно с Джоном:
вот его затылок,
вот изгиб шеи,
его запах,
его голос.
Его всё.
Сарай
Библиотека завалена старыми журналами
по искусству
и книгами, такими желтыми и сухими,
что кажется,
они треснут посередине, если попытаться
их открыть.
В ванной нет света, а из углов душевой
по стенам
ползет черная плесень.
Кухня усыпана крошечными шариками
мышиного помета
и дохлыми жуками.
Наверху
Ясмин и Джон
переставляют мебель:
вытаскивают из спальни двуспальную кровать
с продавленным матрасом
и ставят ее в самой большой комнате
рядом с другой,
чтобы получилось огромное ложе
на четверых.
Рукавом пальто Ясмин смахивает
паутину с окна.
Джон подметает пол.
Я включаю обогреватель, и мы все стоим
вокруг него
красноносые, озябшие,
сунув руки под мышки.
Этот дом совсем не похож на те загородные
дома,
мимо которых мы проезжали в Хэмптонсе:
молочно-белые виллы с кристально-голубыми
