а потому,
что нашей младшей сестре
приходится.
В раздевалке
На перемене
мы заходим в душную раздевалку
и заранее готовимся к физкультуре,
чтобы не делать это
перед стайкой девиц.
Конечно, мы не будем заниматься
как все остальные –
нам можно только делать гимнастику
и ходить.
От футбола,
понятное дело,
мы освобождены.
Ясмин делает вид,
что строчит эсэмэски
и даже не отрывается от экрана,
когда мы расстегиваем рубашки.
Мы сидим в одних лифчиках,
переводим дух,
когда в раздевалку влетает
самая красивая девочка школы,
Вероника Лу.
Она похожа
на веселого лабрадора.
Блестящие черные волосы
прыгают у нее за спиной.
Она разевает рот
и прикрывается сумкой,
как щитом.
– Вроде же был звонок?..
Ясмин ковыряет в зубах.
– Он прозвенит через пять минут, Ронни.
И Вероника быстро,
сердито кивает,
а потом выбегает из раздевалки,
словно увидела чудище.
Десерт
Бабуля опаздывает,
и мы отправляемся за мороженым,
сзади вплотную шагают Джон и Ясмин.
Здесь совсем не Нью-Йорк
и даже не Хобокен,
где люди привыкли ко всяким чудикам:
велосипедистам в костюме Бэтмена,
жирным танцовщицам на углу Парк-авеню
и Шестой
и к нам,
склеенным близнецам,
что ковыляют по улицам
на костылях,
стискивая друг друга в объятиях.
В Монклере такие, как мы, –
редкость и неожиданность,
но мы все же стараемся
сосредоточиться
на выборе лакомства:
ладони прижаты к стеклу,
глаза неотрывно смотрят
на разноцветье мороженого.
Я выбираю замороженный йогурт,
ванильный,
а Типпи – кокосовые сливки
с шоколадной крошкой.
У нас с сестрой много общего:
мы всегда едим на обед одно и то же,
но десерт –
почти никогда.
Хуже не придумаешь
Доедая остатки замороженного йогурта,
я случайно улавливаю обрывок чьего-то
разговора:
«Быть сиамским близнецом – это ужасно.
Хуже не придумаешь».
И никто не смеется.
Потому что это не шутка.
Человек говорит искренне и серьезно.
Однако ж я могу придумать
сотни вещей,
которые гораздо хуже,
чем жить рядом с Типпи,
чем жить в этом теле
вот этой жизнью.
Даже не сотни, а тысячи.
Миллионы.
Только кто ж меня спросит?
Вовсе не так ужасно
Мне бы не хотелось заболеть раком.
Каждую неделю подключаться
к устройству, которое накачивает тебя
ядом
в надежде, что это спасет твою жизнь.
Наш дядя Кельвин умер от болезни сердца
в тридцать девять лет.
У него осталась беременная жена
и трое сыновей.
Бабулина младшая сестра утонула в бочке
с тухлыми персиками и помоями –
их семья тогда жила на ферме.
По новостям вечно говорят
о голоде, геноциде, засухах и жестоком
обращении с детьми.
Мне бы и в голову не пришло
променять свою жизнь
на жизни этих людей,
насквозь пропитанные болью.
Потому что жить рядом
с Типпи
вовсе не так ужасно.
Опять
Папа приходит с очередного собеседования
и молчит.
Он садится рядом с бабулей
на диван,
смотрит «Закон и порядок»
и пьет теплое пиво.
Прикончив третью бутылку,
он выбегает из дома
и возвращается только через несколько
часов,
багровый и шаткий.
– Сделайте мне сэндвич, –
командует,
опираясь на стол.
Дракон бросает домашку,
чтобы выполнить его приказ.
– С ветчиной? – спрашивает она.
Отец молча садится на диван.
И отключается, прежде чем она успевает
намазать хлеб маслом.
Оставляю себе
Доктор Мерфи желает знать, что происходит
в школе,
и я рассказываю ей про первую неделю.
Про красивых девочек из моего класса,
ленивых учителей
и розовые волосы Ясмин.
Но о Джоне – ни слова.
Джона я оставляю себе.
Кровь
Мы с Типпи учим бабулю
отмечаться на фотках в социальных сетях,
и тут у нас начинаются месячные.
Мы скрываемся в туалете,
и я, как всегда,
улыбаюсь при виде ржавого пятнышка –
оно доказывает,
что я – самая настоящая девушка.
Дракон у себя в комнате,
садится на шпагат.
