— Лечи давай, а то такого жениха потеряем!
— Жениха?!
— Конечно. Кто, после того как он тебя испортил, такую дуру замуж возьмет?
— Так ты же говорил, что ничего не было!
— Было, не было, доказывай теперь!
— Чего ты мелешь? Я девушка! У меня еще ни с одним мужиком…
— Я же говорил, котяра, что от этого судьба Руси зависит, а может, и моя, — с трудом просипел Виталий, который даже на смертном одре не мог не приколоться. — Я-то свою работу выполнил, Русь спас, а вот ты облажался. Помираю я теперь не целованный…
— Яночка, ну не будь стервой! — завопил кот. — Чмокни его хотя бы в щечку!
Уста девушки коснулись жарких губ царского пленника, и это было так приятно, что он даже застонал от наслаждения. И вновь потерял сознание.
* * *
Веки Виталий затрепетали. Откуда-то издалека, словно сквозь вату, до него доносился гул невнятных голосов, который и разбудил юношу. Царский сплетник открыл глаза. Он лежал на своей кровати в уютной спальне терема Янки Вдовицы. Внезапно слух резко, скачком, восстановился.
— Как смеешь не пускать меня, самого Дона, к больному? — услышал юноша сипловатый голос столичного криминального авторитета.
— А вот так и смею! — ответил Дону гневный голосок Янки.
— Одного дона наш кэп уже отправил к праотцам, якорь мне в глотку! — поддержал хозяйку подворья Семен, — Будешь выступать, наши ребятки и тебя туда же отправят.
— Чё с ним разговаривать? Янка, отойди в сторону, я его ща дрыном благословлю, — услышал Виталий голос Левши, — А можа, сразу с левой? Тогда точно уже не встанет.
— Да вы что, совсем без понятий? — Дон был явно поражен таким пренебрежительным отношением к своей персоне.
— Слушай, Дон, лучше уйди, — услышал Виталий спокойный голос Федота. — Царь-батюшка приказал никого к больному не пущать. Не доводи до греха, не то отдам стрельцам приказ открыть огонь. Да и чего тебе там делать? Он в бреду горячечном беспамятный лежит.
— Впустите его.
Как ни был слаб голос Виталий, он тут же был сразу услышан. Дверь заскрипела, и в дверном проеме появилась кошачья голова.
— Очнулся? — Васька радостно посмотрел на Виталия, — Янка! Он очнулся!
— Дона ко мне пустите, — повторил юноша.
— Янка, он Дона к себе требует!
— Ладно, раз кэп разрешил, проходи, — недовольно буркнул Семен, — Но ежели с ним что, мы тебя…
— Не волнуйтесь, мне с ним парой слов перекинуться, и все.
— Смотри, мы будем рядом. Федот, ты тут не зевай. Его людишек под прицелом держи. Очень мне подозрительны все эти доны.
— Да чё на них смотреть? — рыкнул раздухарившийся Левша, — Давай сразу всех в расход пустим, а потом и Дона прибьем, после того как он с барином поговорит.
— Я вам пущу, — заволновался царский сплетник, — только посмейте! Я вас самих всех в батога пущу! Перемирие у нас. Впустите сюда Дона немедленно!
Голос Виталий был пока еще таким слабым, что Ваське пришлось поработать живым рупором.
— Боцман, — крикнул Васька, — кэп сказал: этих бакланов пока не трогать.
— Ну а ежели…
— А если что, то мочите сразу. И Дона их давайте сюда. Наш постоялец ждать не любит.
По лестнице загрохотали сапоги. В дверь, потеснив кота, протиснулся очень рассерженный и слегка обалдевший от такого приема Дон, лицо которого скрывала маска. Криминальный авторитет Великореченска посмотрел на бледное, обескровленное лицо царского сплетника, на заставленный какими-то колбочками с лечебными настойками подоконник, сочувственно покачал головой:
— Эк тебя угораздило!
Следом за Доном в комнату нырнула Янка.
— Не надо, — тихо сказал Виталий, — все свободны. Только Дон пусть останется.
Васькина морда тут же исчезла, но Янка, отрицательно мотнув головой, решительно подошла к царскому сплетнику, заботливо поправила подушку, словно невзначай ласково пробежав пальчиками по волосам Виталия, и Виталий рядом с изголовьем кровати.
— Фигушки! Никуда не уйду. Я тебя наедине с этим уродом не оставлю! И не спорь!
Дон бешеным взглядом посмотрел на Янку.
— Ты глазками на меня не сверкай! А то я тебе их и через маску выцарапаю или ухватом огрею! Вон посмотри, — кивнула она в угол горницы, где стоял прислоненный к стенке ухват, — мне Левша вчера новый, дубовый справил.
— Ну ты даешь! — просипел Дон, — Слышь, сплетник, хоть ты и лежишь, а я стою, но мне завидно. На свадьбу пригласишь?
— Что? — дружно ахнули Виталий с Янкой.
— Угу… понятно. Свадьба еще под вопросом, но процесс идет.
— Еще как идет! — пришел в себя царский сплетник, — Я уж к ней то с одного бока подкачусь, то с другого, а она только поломанные ухваты успевает менять.
— Да ну тебя! — надула губки девица.
— Ладно, Янка, не бузи, — попросил Виталий, — У нас здесь мужской разговор. Я так понимаю, Дону не терпится мне что-то сообщить. Что-то, не предназначенное для посторонних ушей. Ты уж, будь ласкова, оставь нас одних.
Янка нагнулась над кроватью, заботливо пощупала прохладной ручкой пылающий лоб царского сплетника и жестко распорядилась, сердито глядя на Дона:
— Только недолго. Видишь, жар у него. Лихоманка никак не отступает.
— Я недолго, — кивнул Дон.
Криминальный авторитет Великореченска дождался, когда за Янкой закроется дверь, подтащил к кровати стул, грузно уселся на него и уставился на юношу.
— Слышь, царский сплетник, я тебе чего сказать-то хотел. То, что в банях Никваса произошло, — не моя работа. Там ни меня, ни моих людей не было. Ты это учти, когда разборки начнешь… ну… после того как вылечишься. А то, о чем мы на прошлой «стрелке» договаривались, все в силе. Веришь?
— Верю. — Виталий напустил на себя вид грозного «крестного отца» великореченской мафии, — Пока верю, а там посмотрим на твое поведение…
— Да какое поведение? — заволновался Дон.
— А вот это мы и выясним, когда я на ноги встану, — жестко сказал царский сплетник. Он прекрасно помнил рассказ Парвати, явившейся ему во сне, о хозяине дона Хуана де Аморалиса, и хозяином этим мог оказаться кто угодно, в том числе и Дон, — Свободен.
Дон поспешил подняться со стула и на цыпочках покинул горницу, превращенную Янкой в больничную палату. Виталий попытался приподняться на локте. Живот пронзило острой болью. Юноша поспешил откинуться на подушку, приподнял одеяло. Сквозь пропитанную целебными мазями повязку, опоясавшую его торс, выступила кровь.
— Твою мать! Столько «горячих точек» прошел, пока служил, и ни одной царапины, а тут…
