Здесь он рос, набирался ума-разума, здесь до сих пор жили его родители. Но это был вчерашний день, мир бесправья и нищеты, и он был рад, что вырвался из этого опостылевшего места. Он даже не мог здесь долго находиться, ощущая почти физически давление безысходности обстановки и давно прошедших лет. И все же, здесь он многому научился, а некоторые детские воспоминания врезались в память на всю жизнь.
Например, вороны… Их было здесь видимо-невидимо. Наверное, из-за зернодробильной фабрики, которую ребята называли крупорушкой, стоящей под Лысой горой. На зерно слетались воробьи, голуби, вороны и прочая птичья мелочь. А они с пацанами ходили туда бить стекла. Высшим пилотажем считалось бросить кирпич со склона так, чтобы он попал в огромное окно на последней части траектории – когда уже не летел прямо, а падал: тогда стекло разбивалось полностью – сверху донизу, и надо было быстро улепетывать, чтобы не догнали разъяренные рабочие… А вороны – шумные зловещие птицы, потревоженные звоном сотен осколков летели над ними, хлопая крыльями и возбужденно каркая, как будто наводя погоню своими суматошными гортанными выкриками…
Старший брат Васьки-Курноса – Андрей Круглый, который жил через два дома и водил голубей, однажды забил тревогу из-за пропавшего сизаря: думал, что его переманил дядя Витя Косой, державший голубятню в трех кварталах. Но Костя с Курносом увидели, как вороны заклевали сизаря, а потом на его бренные останки, жадно набросились и, урча, доедали худые, изголодавшиеся кошки с окровавленными мордами. Они стали бросать в кошек камнями и обратили их в бегство, а вороны по-прежнему кружили в небе, словно высматривали новую добычу.
– Я видел, как голубя заклевали вороны, и кошки его съели, – возбужденно рассказал Костя дома. Но родителей эта история не удивила.
– В мире все друг друга едят, – философски сказал отец. – Сильный сожрет слабого, более сильный сожрет его, а тот кто сильнее – сожрет более сильного… И так по цепочке.
– Значит, надо быть самым сильным? – спросил сообразительный Костик.
– На всякую силу найдется еще большая сила, – вмешалась мать. – Так что лучше держись в стороне!
Отец покачал головой.
– Всю жизнь в стороне не простоишь. Кто-нибудь обязательно сожрет. Если бояться тебя не будет…
– Значит, надо, чтобы боялись?
Отец кивнул.
– Чему ты учишь мальчика, Егор! – рассердилась мать и повысила голос, что делала редко. – Всегда найдется тот, кто сильней и страшней! И кого еще больше боятся! Да и слабый может волыну достать, или корешей подтянуть!
– Да, против кодлы переть трудно, – согласился отец. – Но можно. Если духовитость есть!
– А что такое духовитость? – заинтересовался Костя.
Отец усмехнулся.
– Подрастешь – узнаешь!
Через несколько дней Костя вновь столкнулся с воронами. Дело было перед грозой, низко опустились черные тучи, наэлектризованная атмосфера сгущалась, дурманя сознание и внушая непонятный страх… Стая ворон кружилась над домом, они спускались всё ниже и кричали всё громче, в их поведении появилось что-то угрожающее… Потом они стали с карканьем пикировать на огород – вначале по несколько штук, потом обрушились всей стаей, хлопая крыльями и молотя клювами, сбились в шевелящуюся черную кучу, из-под которой раздавались жалобные вопли – будто ребенок плакал.
«Что это?»– отстраненно подумал Костя, напуганный до полуобморочного состояния. Он стоял на крыльце, не было сил позвать взрослых, голова кружилась, он еле держался на ногах. Словно загипнотизированный, он смотрел, как из-под озверевшей стаи вырвалась одна из давешних кошек. Окровавленная она, тяжело перебирая ногами, бросилась к дому и нырнула в подвал, ее не преследовали – вороны увлеченно доводили свою работу до конца. Когда они взлетели, на взрыхленной земле осталась вторая кошка – неестественно вытянувшаяся, застывшая, с оскаленной мордой и выклеванными глазами.
– Убили! Они ее убили! – закричал он, врываясь в дом.
– Кто убил? Кого? – всполошилась мать. И даже отец вышел из спальни, где любил подремать после обеда.
– Вороны! Они заклевали кошку…
– А-а-а-а… – Родители сразу потеряли интерес к теме. Только отец назидательно произнес:
– Я же говорил тебе: против кодлы не попрешь!
Они долго говорили про ворон:
– Ты думаешь, почему они по триста лет живут? – спросил отец. – Потому что хитрые! Ты можешь к ним вплотную подойти, и они будут сидеть спокойно. Но если у тебя ружье – то на выстрел ни за что не подпустят! Да что ружье! Палку увидят – и улетят!
Костя убедился, что это правда. Потому что когда Андрей Круглый решил отомстить воронам за голубя да и за кошку, он стал охотиться на них с отцовской двустволкой, – и безуспешно! Черные птицы могли часами кружить над их двором, не обращая на Андрея ни малейшего внимания, но стоило ему появиться с ружьем – они мгновенно исчезали. Правда, в конце концов, он их перехитрил: спрятался в сарае, проделал в крыше щель вроде бойницы и совершенно неожиданно ударил дуплетом по утратившей осторожность стае! Раздался грохот, полетели в стороны черные перья, несколько изломанных тушек рухнули на замусоренный огород, стая с испуганными криками рванулась в разные стороны, небо вмиг очистилось, только черные перья медленно кружась, планировали в воздухе…
Да, он многому научился у отца… Ворон вздохнул, отгоняя воспоминания, открыл покосившуюся деревянную калитку в жидком заборе и зашёл во двор. Навстречу, с хрипловатым лаем, бросился беспородный пес. Он был старым, подслеповатым но, несмотря на маленький рост, бесстрашно, точнее – бездумно, бросался на любого врага – подлинного или мнимого: на крупных собак, на людей, на машины… Отцовская школа – так и должен вести себя настоящий блатной!
– Волк! – крикнул Ворон. – На место!
Пёс, то ли узнав его по голосу, то ли уловив знакомый запах, перестал лаять и завилял обрубком хвоста.
Давно некрашеная дверь открылась, и из темного коридора, в галошах на босу ногу и своих любимых, затёртых до дыр, многократно штопаных штанах, светя синевой татуировок на загорелом голом торсе вышел отец с маленьким плотницким топориком в руке.
– А, это ты? – без эмоций проворчал он. Ни радости, ни удивления отец не выразил, если не считать того, что топор бросил, да так, что тот косо воткнулся в скрипучее крыльцо. Для понимающих это означало и доверие, и радость, и удивление.
– Привет, батя! Ты что, дрова рубить собрался? Или головы?
– А! – махнул жилистой рукой отец. – Привычка дурная. А может, и правильная… У меня ведь тут всегда две-три «торпеды» дежурили, может, потому и живой остался. Как там мой наган – цел?
– Цел.
– Его Колька Жиган на почте забрал. А сколько из него за сто лет людей перекнокали? Может, царские офицеры из него на дуэлях стрелялись, потом девятьсот пятый год, потом семнадцатый, потом гражданская война, потом репрессии культа личности, потом Великая Отечественная, потом что-то еще… Может, его в расстрельной тюрьме использовали, может, еще где – народ-то валили всегда… Да и пока ко мне попал – тоже без дела не лежал, Жиган такой был пацан… Недаром его расшлепали…
