– Ты хоть что-то о нем знаешь? – спросил Леннокс. – Потому что я встречал мужчин, которым приходится уезжать далеко и работать долгие одинокие часы. И это всегда… это всегда ради их семей.
«Лендровер» рванулся с места и умчался, оставив Нину в одиночестве и ярости.
Нина смотрела на красные огни, таявшие вдали. Чертов проклятый ожесточенный старый брошенный болван! Да как он посмел?! Какого черта суется не в свои дела? Что он может знать?
Ну да, она не слишком расспрашивала Марека о его прошлом, но все шло так чудесно, она просто отдалась романтике событий. Марек никогда не говорил о Латвии, а она и не спрашивала. Нина не хотела думать об этом: о том, что где-то далеко, на холодной заснеженной равнине, в какой-то маленькой деревушке или в советском многоквартирном доме есть люди, ждущие его… Люди, на него полагающиеся.
Нина уже повернулась, чтобы поспешить домой, когда вдруг вернулся «лендровер». Дверца открылась.
– Ну вот, я не могу оставить тебя здесь одну, в темноте, хотя он явно смог.
– Все нормально.
– Да, но тебе также кажется нормальным лазать на гнилые деревья и отплясывать на рельсах, так что уж извини, я не уверен, что твоему рассудку можно доверять.
Леннокс молча и быстро довез ее до дома, а потом снова уехал с барашком, закутанным в его куртку. Нина не успела даже поблагодарить его.
Заснуть Нина не смогла. Она вспоминала ощущение губ Марека на своих губах. Думала об этом и о его больших сильных руках… Она знала: в душе Марек поэт. Была уверена. Они не могли много общаться, но Нина не сомневалась, что понимает его. А если нет?..
Около четырех утра она увидела, как по крыше дома скользнул свет фар «лендровера», вернулся Леннокс, – но это лишь снова рассердило ее. Она услышала негромкое блеяние, когда открылась дверца машины, потом мягкое бормотание, вызвавшее в ней еще более сильное раздражение. Да, Леннокс бесконечно добрый и нежный – если у тебя четыре ноги…
Нина продолжала сердиться и тогда, когда два часа спустя до нее донеслось кудахтанье кур, – Леннокс приступил к работе. Только тогда она сообразила, что не спала ни минуты. Она была так напряжена – такое с ней не случалось в городе. Нина выползла из постели и целую вечность стояла под душем, – но от этого ей только сильнее захотелось спать. Нет. Пора заняться делами.
Зато Суриндер безмятежно спала на диване, когда Нина побрела к дорогущей кофеварке, а потом потащилась к фургону. Погода категорически отказывалась соответствовать ее настроению, солнце сияло с невероятной силой. Нина, поморгав, надела солнцезащитные очки – практически впервые с тех пор, как перебралась сюда.
Глава 22
«Книга для рассерженных» – Нина чуть не рассмеялась, увидев ее, потому что это было как раз то, что она искала: огромный том историй мести и наказаний, от вливания расплавленного серебра в глаза вора до преследования пиратских кораблей.
«Мне плевать, – думала Нина. – Мне плевать на него».
Но ей хотелось снова увидеть Марека, снова целоваться с ним под луной.
Нина вздохнула и посмотрела на наручные часы. Эдвин и Хьюго уже тащились через мощеную площадь, чтобы выпить пива на солнышке, и Нина помахала им. Они бодро махнули в ответ и поинтересовались, не хочет ли она к ним присоединиться. А Нина представления не имела, как объяснить, что она не может пить, потому что: а) она должна вести фургон и б) сейчас всего девятый час утра.
Впрочем, она знала, чего им хочется на самом деле, и нашла это: новейшая запутанная сага с субконтинента, Хьюго просто обожал такие. Это было благодарностью со стороны Нины за все то, что они сделали для нее, помогая купить фургон. Хьюго всегда настаивал на том, чтобы заплатить за книгу, и Нина следила за тем, чтобы на переплете не была обозначена цена, и, поджимая губы, говорила: «Мне ужасно жаль, Хьюго, но она стоит фунт пятьдесят», а Хьюго явно огорчался, и тогда Нина еще больше сбрасывала цену, но он галантно отказывался от скидки. Так что старики получали книги невероятно дешево, таким образом Нина могла их отблагодарить, и все были счастливы.
Эйнсли обычно в это время уже осторожно подкрадывалась к фургону, и хотя Нина каждый божий день тепло приветствовала ее, девушка продолжала вести себя так, словно ее здесь никто не ждал, и слонялась у фургона, как будто прячась. Но сегодня ее не было видно.
Зато появился кое-кто другой. Неряшливая нахальная фигурка в рваной футболке и шортах, из-под которых виднелись ободранные коленки: младший брат Эйнсли.
– Бен?
Мальчик фыркнул. И с вызывающим видом подошел к Нине:
– Эйнсли сегодня не придет.
– Почему?
– Она… это… не знаю.
– Что ж… – нахмурилась Нина. – Это связано со школой?
– Ага.
– У нее экзамены?
– Нет, – покачал головой Бен. – Ей сказали, она не может сдавать экзамены. Она просто жуть как расстроена. Да ведь чушь эти экзамены!
Нина посмотрела по сторонам. На площади пока что не было слишком людно, из-за дурного настроения Нина явилась слишком рано. Она зевнула. Вдали виднелись только несколько стариков, гулявших с собаками, и женщины, отправившиеся за покупками.
– Но почему она не может сдавать экзамены? – спросила Нина. – Это ужасно! Она такая умная девочка!
– Не знаю, – пожал плечами Бен.
Нина подумала.
– Ладно, – сказала она наконец, вспомнив ужас Эйнсли, когда Нина попыталась узнать побольше о ее домашней жизни. – Спасибо тебе большое за то, что пришел и предупредил меня.
Бен продолжал топтаться на месте. Нина видела, что он заглядывает в фургон, таращась на красные и желтые кресла-мешки. Она немного подождала.
– Хочешь войти?
– Не-а.
Нина снова помолчала.
– Ладно.
Но Бен по-прежнему не спешил уйти.
– Думаю, я немножко посижу здесь, на ступеньках, – осторожно произнесла Нина. – Погреюсь на солнышке. И может, немножко почитаю.
Бен снова громко фыркнул.
Нина уже хотела спросить, не нужно ли ему идти в школу, но сообразила, что его, наверное, постоянно об этом спрашивают, и промолчала. Вместо того она просто взяла экземпляр «По крышам» – она продала уже все эти книги, кроме двух, включая ту, которую придержала для себя, – и вышла с ней на ступеньки, прекрасно помня, как читала эту книгу в детстве и как ее охватывало необычное чувство. Нине тогда казалось, что если бы она только встретила правильного волшебного голубя и, следя за собором Святого Павла как за компасом, помнила бы, что север – истина, запад – бодрость, юг – источник, но держать нужно всегда на восток, то все в конце концов обернулось бы к лучшему.
– Восток, всегда на восток, – сказала она вслух, внимательно следя за Беном.
