— Я думала, ты ушел. Я так испугалась.
Глажу ее по щекам, вытирая слезы, и все еще трясет. Хочется, чтоб повторила. Сказала еще раз. А она взгляд на мои руки опустила, а потом снова в глаза посмотрела.
— Я мороженное твое уронил.
— Ты не уйдешь больше? — и рывком за шею обняла.
— Не уйду.
— Никогда-никогда?
— Никогда-никогда.
— Тогда пошли вместе мороженое покупать. Я не люблю пломбир в шоколаде. Я крем-брюле люблю.
* * *
И да, мы с Оксаной поженились. Тихо расписались. Без гостей и свидетелей. Она особо не хотела, а я решил, что не дело ей фамилию бывшего мужа носить и глаза мне ею мозолить. Царева она. Самая настоящая. Моя женщина. И пусть об этом стоит штамп в паспорте. Люблю метить, то, что принадлежит мне. Мог бы и ее б штампами пометил, а так метил поцелуями, укусами и синяками, чтоб каждое утро помнила, чья. Не заглядывая в паспорт.
ГЛАВА 1
Кто поверит, я и сам не верю -
Толь на счастье, то ли на беду,
У меня семь пятниц на неделе
И тринадцать месяцев в году.
Мое небо — синее, в алмазах.
Что-то мне по-жизни принесет.
Я крещен, а может быт помазан,
В общем, я — счастливый, вот и все.
Я — счастливый, как никто. Я счастливый лет уж 100.
Я — счастливый. Я — не вру. Так счастливым и уйду.
Я — счастливый, как никто. Я счастливый лет на 100.
Я — счастливый. Я — не лгу. Так счастливым и уйду.
Кто-то знает, я и сам не знаю,
Где финал тот, где та полоса.
За которой лишь ворота Рая,
А за ними просто Небеса.
А пока все небо только в звездах.
Не во сне причем, а на яву.
Что скажу за жизнь свою я просто -
Я счастливый тем, что я живу.
Я — счастливый, как никто. Я счастливый лет уж 100.
Я — счастливый. Я — не вру. Так счастливым и уйду.
Я — счастливый, как никто. Я счастливый лет на 100.
Я — счастливый. Я — не лгу. Так счастливым и уйду.
Григорий Лепс.
— Почему такая конспирация, Граф?
Остановился возле столика напротив Андрея Воронова. Я б его не узнал, если бы не назначенная через посредника встреча в дешевом кафе и произнесенный пароль, обговоренный в свое время еще с покойным Вороновым старшим. После нашей последней встречи прошло немало времени, и я думал, что этот пароль произнесен не будет никогда. Моя поездка в Болгарию подходила к концу, и я вот-вот должен был вернуться к Оксане. Предвкушал это возвращение и поглядывал на часы, пока мне не позвонили с закрытого номера на отечественную симку и не назвали три слова, которыми обменивались в свое время наши с Вороновым отцы. Адрес для встречи я получил в смс и понимал, что, если Граф прилетел ко мне в Болгарию, значит это что-то срочное и важное.
Без привычного элегантного костюма, в футболке, темных очках и бейсболке, Воронов, скорее, походил на обычного рабочего, если бы не часы "Ролекс", дорогие кожаные туфли и очки от известного бренда. Если учитывать, до каких высот он поднялся, то этой встречей можно было бы гордиться. Но для меня он был сыном друга моего отца и человеком, который в свое время помог спасти моих детей. Я был ему должен. Если бы не это обстоятельство, то предпочел бы не встречаться… Я обещал Оксане держаться от всего этого подальше. И держался.
— Здаров, Бешеный, — сжал мне руку, приобнял, хлопнув по спине. — А ты все в том же амплуа, я смотрю, — усмехнулся, осматривая мой прикид. Я снял "косуху", повесил на спинку плетеного стула, уселся и положил на столик пачку сигарет, сунул одну себе в рот, вторую протянул Графу. Тот не отказался. Мы прикурили от моей зажигалки.
— Дело одно есть к тебе. И надо, чтоб о деле этом никто не пронюхал. Поэтому конспирация.
— Твои часики стоят, как десять таких заведений вместе взятых. Конспирация так себе. И шкафы твои выглядывают из-за каждого угла. Вот-вот выпадут.
Я бросил взгляд на парня на заправке, смотрящего в нашу сторону, попивающего кока-колу, и на сидящего за соседним столом лысого типа с газеткой в руках.
— Если б меня пасли, то была б другая. А так для вида. Пока.
— Ясно. Так в чем проблема, Граф? Чем могу, так сказать?
— Ничего особенного. Долю свою хочу тебе подарить.
Я вздернул одну бровь и затянулся сигаретой, ожидая продолжения. Граф особой благотворительностью не славился.
— Ты у своей сестры Дарины теперь работаешь? Или соскучился?
Андрей усмехнулся, чуть приопустил очки.
— По нам соскучились одни нехорошие дяди, и мне надо, чтоб моя доля не принадлежала мне какое-то время, а принадлежала кому-то, кому я доверяю, кого фактически не существует, и кто заинтересован, чтоб фирма не ушла к плохим дядям.
— Это я понял. Думаешь, кто-то может слить фирму?
— Не исключено, что может. На нее всегда велась охота. Кто-то усиленно скупает акции через подставные лица. Это вполне может быть просто мелкая игра, а может быть крупная, начатая издалека.
— Неймется тварям?
— Неймется. А ты, я смотрю, окончательно не при делах?
— У меня теперь все дела законные.
Ответил я, и мы оба усмехнулись. Я уверен, что Воронов прекрасно знал обо мне все. Даже как называется марка, выпускающая туалетную бумагу у меня дома, не то, что дела, которыми я занимаюсь.
— Молодец. Сдержал слово. Уважаю. И как оно — честным трудом деньги заколачивать?
— Нормально оно, Андрей. Дергаться перестаешь от каждого шороха, за женщину свою трястись и за детей.
— Понимаю. Если бы я мог на хер имя сменить и свалить, я бы так и сделал, — и вдруг склонился ко мне, — не скучаешь по адреналинчику? Нет этого ощущения, что жизнь где-то за окном пробегает?
— Бывает. Потом на детей смотрю и понимаю, что жизнь совсем не за окном, а в моих руках, и они уже не по локоть в крови.
— Думаешь, отмылись? — то ли с сарказмом, то ли серьезно. И по хрен. Мне, бл*дь плевать — кто и что думает про мои руки. Но марать их заново я не собирался.
— Думаю, что пятна стало не видно невооруженным взглядом, и пока что этого достаточно. Документы с собой привез?
Андрей положил передо мной рюкзак, достал из него пластиковую папку.
— Вот все бумаги в оригинале и в копиях. Здесь так же фиктивный договор о купле-продаже. Там только подпись твою поставить надо и имя вставить. Спрячь так, чтоб сам найти не мог. Сам понимаешь… Если я маякну — подпишешь и проставишь.
