По лестнице обратно наверх. Помню, что по телефону мне сказали — маме лучше и давление немного поднялось, и гемоглобин. При поступлении давление ниже шестидесяти упало. Они пока не знают, что именно случилось. Обследуют, как могут. Вечером возили на МРТ с контрастом. Вручила пакет медсестре из реанимации. Она на меня странно посмотрела:
— К вам сейчас врач выйдет. Подождите.
Жду. Внутри все трепещет, дрожит. Выскочила женщина, взъерошенная, на меня посмотрела.
— Вы чего плачете? Это лучшая больница в городе. Спасут. Не волнуйтесь. Кто у вас там?
— Мама.
Мамочка моя там. Мама. Любимая. Единственная. Родная. Если с ней что-то случится, я себя не прощу.
— Спасут вашу маму. У меня муж там. Третий раз уже и диабет, и давление, и все, что хочешь. И ничего, вытягивают с того света.
Я слезы вытерла, воспряла духом. Стою жду врача. Ко мне вышел худощавый, невысокий мужчина в длинном халате поверх зеленой униформы.
— Вы дочь Рагозиной?
Я кивнула.
— Ей лучше, да?
— Нет. Ваша мама агонизирует. Не приходит в сознание уже несколько часов. Я думаю, ей осталось жить максимум до вечера.
Он меня убил на месте. Я растерянно на него смотрю и слова сказать не могу.
— Как?.. Было же лучше… мне сказали, что давление поднялось и кровь и…
— Идемте. Сами посмотрите и попрощаетесь.
Я слышала его голос издалека. Он говорил о ком угодно, только не о моей маме. Шла за ним, как тень, как по инерции, не видя ничего перед собой. Он к кровати меня подвел. Мама лежит под простыней, глаза закрыты, вся в проводах. Не двигается, не шевелится. Только дышит очень тяжело и со свистом.
— Почему? Почему она не на аппаратах? Почему вот так? Почему вы ничего не делаете?
Схватила врача за руку, а он накрыл мою сверху.
— Потому что все, что могли, мы уже сделали. Понимаете? Это конец. Тело профункционирует какое-то время, и все. Останьтесь. Попрощайтесь.
На соседней кровати привстала женщина:
— А это дочка? Ты где лазила? Она кричала, звала тебя.
— Замолчите. Вы зачем свой рот открываете в такой момент. Свет, увези ее. Чтоб глаза не видели. На хер в палату.
Но я даже ответить не смогла — у меня сердце, как лезвием, вскрылось, и кровь из него потекла ручьями, фонтанами, и не остановить ее уже никогда. Только маму вижу, только ее лицо. Она вся маленькая какая-то стала, такая красивая, беспомощная. Я руку ее в свою взяла, а она холодная. Начала греть, дышать на нее, к себе прижимать. Говорю с ней, о чем — не знаю. Только говорить раньше надо было… когда звала посидеть, пообщаться, про сериалы послушать. Но я же занята… мне некогда. А теперь это и все, что у меня осталось.
— Мамочка, я здесь. Вернись ко мне. Открой глаза, мама. Открой. Я тут. Жду тебя. Домой возвращайся. Умоляю. Как же я без тебя? Не умею я… прошу, миленькая моя, маленькая мамочка. Что ж у тебя руки такие холодные. Дайте мне еще одеяло. Ей холодно.
И рука вроде отогрелась, и мне кажется, из-под закрытого века слезы катятся. Словно слышит меня, понимает.
— Она плачет. Ей больно. Видите?
— Это непроизвольные слезы. Ей не больно.
— Пойдем домой, мам. Пойдем. Прошу тебя. Открой глаза.
— Вы…вы так не убивайтесь, они все чувствуют. Посидите и идите. Не надо до самого конца. Не то никогда больше спать не сможете спокойно. Попрощайтесь и идите.
Я еще сидела, склонив голову на кровать и прижимая, грея мамину руку. Вся жизнь перед глазами проносится от детства до сегодняшнего дня. Так стыдно за каждое "нет", за каждое "потом" и каждое "подожди", за приподнятый тон, за ссоры, за то, что так мало времени проводила рядом. А ведь могла больше. Могла не в ноутбуке, а с ней. Как я детям скажу… О боже, кому сказать? Комууууу. Я теперь одна совсем. Мамочка, не оставляй, вернись. Нет больше никого. Не хочу сиротой быть. Мамаааа. Ты встанешь, и мы куда-то поедем. Каждый день с тобой рядом буду. Только не уходи.
— Уже поздно. Вам идти надо. Утром позвоните. Если что-то случится, и мы вам позвоним. Идите. Мы обезболивающее вводим всегда таким пациентам и смотреть будем до последнего. Помочь вы ничем не сможете, только себя изведете.
Наклонилась к маме:
— Мамуля, если можешь — держись и ко мне вернись, а если…если больно тебе и тяжело. Иди… я отпускаю, иди моя любимая.
Медсестра ласково выводит меня из реанимации. Не помню, как ехала домой, как поднялась по лестнице. Всю ночь с открытыми глазами пролежала.
На утро вышла на кухню, чайник поставила и сама туда звоню. Страшно. Руки дрожат и голоса нет как будто.
— Пока все без изменений.
И это счастье. Это надежда. От нее хочется взлететь.
— Я чуть позже приеду.
— Приезжайте.
И вроде какая-то радость мимолетная. А вдруг выкарабкается, вдруг ошибся врач. Она же до утра дожила, ночь выдержала. Я чай себе налила, села за стол, и сотовый снова зазвонил. Страшно стало отвечать, чашка выскользнула на пол. Не хочу отвечать. Нееет. Не возьму ее. Я не вижу этот звонок. Его нет.
— Пока с вами говорила… потом подошла, а она все уже. Примите мои соболезнования. Тело можно будет забрать из морга после десяти утра.
Уронила сотовый и сама на пол рухнула. Не плакала, я выла. Орала так, что казалось, сорву горло. Звала ее. То шепотом, то криком. Звала и с ужасом понимала, что нет ее больше. Не придет она. Все. Одна я теперь. Круглая сирота. Этого ведь не может быть на самом деле. Не с моей мамой. Нет. Она не старая. Она могла еще жить. Это я виновата. Я должна была заниматься ее здоровьем. Я что-то упустила… я ужасная дочь, жена и мать. Не знаю, как набрала Руслана… а он мне ответил. В шесть тридцать утра. Я трубку держу, а сказать ничего не могу. Только одно слово на одинаковой ноте. Как заведенная.
— Мама…мамочка моя.
— Оксана. Что случилось? Ты где?
— Ма…ма… — и снова воем, на пол пластом, и от боли хочется вырвать волосы. Боже, как люди выдерживают эту боль? Дайте мне что-то… я хочу ничего не чувствовать, не думать, не быть. Я не выдержу. Как с этим можно существовать хотя бы день. Мне больноооооо.
— Оксана. Я сейчас приеду. Ты где? Ты дома?
— Да… — прохрипела и свернулась клубком. Разогнуться не могу. Я вся болю. Вся — от кончиков волос, до кончиков ногтей. Перезвонить хочется. Переспросить вдруг ошиблись… вдруг не моя мама это. Кто-то другой. Она же несколько дней назад здесь была. Посуду мыла, со мной разговаривала, картошку жарила. Я трогала ее, я ее обнимала. Вот позавчера. Не может быть, что теперь никогда… Мамочка моя маленькая, любимая. Родная такая. Почему? Почему сейчас? Ты же могла еще лет десять, а то и двадцать побыть со мной, мамочкаааа.
