— Это военная тайна, — сказала она.
Начальник укатил в Вашингтон, в военное министерство, на встречу с шишками из морского флота, но отцу указаний не требовалось. Он надел синий фартук и с удовольствием расхаживал по цеху. Кружил вокруг стола, подмигивая женщинам, похлопывая по спине мужчин, и отдавал распоряжения всем по очереди швейным машинам Королевского мехового магазина. Куда подевалась грусть-тоска — отец снова был вылитый Кларк Гейбл.
А я, пока папа ходил на работу, сидел дома. Его апатия передалась мне. У мамы было ее новое занятие, у папы — магазин и обязанности уполномоченного, у меня же — только зачитанная до дыр книга. Нельзя было вечно бегать с оленем по лесу. Пора было жить своей жизнью, а мне даже школу еще не нашли.
Я решил потеребить маму. Подкараулил ее, когда она красила глаза и губы — готовилась идти на покер.
— Мам, а ты записала меня в первый класс?
— Я записала тебя в детский сад, и что из этого вышло?
— Но как же я попаду в школу?
— В июле возьму тебя и поведу на прием к директору.
— Фейгеле, в июле школы не работают.
— Значит, мы придумаем другой выход, — ответила мама, и мы побежали к стоматологу, испытывать судьбу с помощью колоды карт.
Смуглая дама давно перестала быть просто крупье. После игры она провожала Фреда Р. Лайонса в «Конкорс-плаза». Дарси иногда шел с ними, иногда нет. В «Конкорс-плаза» располагалась ставка мистера Лайонса. Ему было далеко до Дарси с его красивыми сединами. Мистер Лайонс был неопрятным коротышкой в фетровой шляпе и мятом черном костюме. Носил в карманах шарики от моли. Он, в отличие от стоматолога, с черным рынком дела не имел и голоса набрал только благодаря Начальнику Флинну, зато все в Бронксе знали: вот он, наш законный рэкетир. Он вытрясал, время от времени вызывая на подмогу Дарси с его качками, для районных главарей что им причиталось и, восседая в малиновом кресле, сыпал пустяковыми милостями — эдакая дешевая версия Папы Римского. А смуглая дама придавала мистеру Лайонсу некоторый лоск.
Дарси нанял маму, чтобы она сидела с нашим окружным президентом и не давала ему напиваться. Она запоминала его счета, потому как негоже рэкетиру оставлять образчики своих каракуль и бумажный след. Усмиряла его, когда он бушевал, не давала расколотить Дарсину бормашину.
В Америке в войну было две столицы: Бронкс и Вашингтон, округ Колумбия. Франклин Делано Рузвельт правил страной из инвалидного кресла в Белом доме, но удерживался он там благодаря Начальнику Флинну, который добывал ему избирателей и держал в кулаке других начальников.
— Манхэттен? — частенько громыхал Лайонс, ни дать ни взять личный попугайчик Начальника Флинна. — Это, что ли, там, где живут республиканцы?
Мэр Манхэттена, Ла Гуардиа, был республиканцем, но из Бронкса Флинн его вытурил. Флинн бойкотировал Сити-холл и считал Бронкс личной вотчиной. Ему не было нужды ждать щедрот от Фьорелло Ла Гуардиа. Его поддерживал сам Рузвельт, да и своя армия у него имелась. В Бронксе за Флинна горой стояли все: полицейские, пожарные, мусорщики. Много наберется таких, кто осмелится возражать человеку, если в Белом доме для него стоит кровать и он играет в покер с Рузвельтом? Даже Ла Гуардиа к Флинну прислушивался и в Бронкс не лез… оставил его мистеру Лайонсу.
Тот жил холостяком в собственном «люксе» в «Конкорс-плаза». По соседству с ним весь бейсбольный сезон обитали «Нью-йоркские янки» (стадион «Янки» находился прямо вниз по холму). Все обожали Джо Димаджио, но тот ушел на войну, и приходилось довольствоваться Чарли «Кинг-Конгом» Келлером, последним зашибалой, который у «Янки» еще оставался. Ради Келлера народ валом валил в «Конкорс-плаза». Все старались пробиться к нему поближе, вопили: «Кинг-Конг» — и клянчили автограф. Так что на самом деле мистер Дарси нанял маму не для того, чтобы нянькаться с президентом округа, а для того, чтобы обставить «Кинг-Конга».
Дарси и мистер Лайонс доверяли смуглой даме все больше и больше дел. На банкет или полночный ужин в честь Начальника Флинна она меня, конечно, не брала. Папа часто ужинал на меховом рынке, и я, словно зверь лесной, научился добывать себе пропитание. Чтобы испечь шоколадный пудинг, надо было забраться на стремянку. Друзей я не завел: мама таскала меня за собой, а садики позакрывали. Я жил как замороженный: оттаять меня могла только школа. Я купил пенал, большую коробку цветных карандашей, баночку белил. Как коршун, глаз не спускал с календаря. Лишь бы только время меня не надуло, не замедлилось.
Кроме времени, хватало и других забот. Как-то вечером отец не работал сверхурочно, а мать не была на очередном благотворительном базаре с мистером Лайонсом, и мы дружно сели ужинать; отец перебрал виски и затеял с мамой ссору. Речь шла то о мистере Лайонсе, Дарси и маминых верблюдах, то о папиных пассиях в Майами и на работе.
— Тот стоматолог, — сказал папа, — и его воровская шайка.
Папа отошел от демократов и примкнул к либералам, чтобы голосовать за Ла Гуардиа.
— Фьорелло и носа в Бронкс не показывал.
— А все почему? — парировал отец. — Что у нас смотреть? Одни спекулянты!
Разойдясь, они стали швыряться друг в друга тарелками. Но дело было не во Фьорелло, этом «цветочке»
[82]. Мама с папой вращались каждый по своей орбите, которые уже никак не пересекались.
Последнюю тарелку запулил папа. И, похоже, понял, что ничего этим не изменишь, потому что вдруг расплылся в кларк-гейбловской улыбке, глянул на бело-синюю тарелочную шрапнель у меня в волосах и предложил махнуть в кино. Так, засыпанные шрапнелью, мы отправились за угол в «Луксор» смотреть фильм про войну «Бессмертный сержант»
[83]. Про британских десантников в пустыне. Помню копоть на их лицах, каски в камуфляже и горы песка.
А еще помню, как после фильма наш собственный бессмертный сержант схватил меня за руку и спросил:
— Малыш, ты кого больше любишь — маму или меня?
Мы стояли посреди улицы — суровые десантники, — только вот не было пустыни, чтобы в ней спрятаться. Я уже давно отирался вокруг Дарси с мистером Лайонсом. Понахватался дипломатии. Только и нужно было, что сказать: «Папа, обоих вас люблю». Но я не мог. Боялся потерять смуглую даму.
Отец повторил:
— Кого ты любишь больше?
— Маму, — ответил я. — Фейгеле.
Я представлял себе пустыню: без десантников и верблюдов — одни холмы, как в Бронксе. А я, мальчишка в противовоздушной каске, так и бреду одиноко по этим холмам — в кармане карандаши и вечно протекающий через штаны клей в тюбике, непременные атрибуты моего будущего.
Папа никогда не напоминал о том разговоре возле «Луксора», но я знал, что он навсегда затаил на меня обиду. Для него я отошел на задний план, стал чужим человеком в его доме. Сын уполномоченного по гражданской обороне, я перестал ходить с отцом в рейды, не носил за ним фонарь, не просвечивал крыши в поисках саботажников — например, фашистов-карликов, которые на крошечных аэростатах перелетали через Атлантику и спрыгивали с неба.
