— Малыш, я умираю. Возьми меня за руку.
Я брал его за руку.
— Папа, папа, перестань, это неправда.
Но он погрузился во мрак и апатию. Я причесывал его, надевал на него каску, иначе бы он вообще не ходил в свои рейды. А что же Фейгеле? Она перестала обращать на него внимание. В сердце смуглой дамы, похоже, не находилось для него ни капельки тепла. Я ходил с Сэмом в штаб, он помещался на первом этаже магазина на Шеридан-авеню, и все называли его «Церковь». На церковь он был совсем не похож. Длинное, грязное окно закрывала глухая штора. Казалось, мы спускаемся в чрево какой-то пещеры. По стенам были развешаны календари с голыми женщинами, но максимум, что мне удавалось различить, — повальную блондинистость дам да пару коричневых сосков. В Церкви стоял диван без подушек, лампа, едва освещавшая саму себя, пара кресел, свинцово-серый шкаф с картотекой да письменный стол. За столом распоряжалась какая-то женщина — наверное, диспетчер. У нее была короткая стрижка и пухлые пальцы, и она курила сигары, как мужчина. Звали ее Мириам, и она была очень толстая. Над столом висела карта района; улицы темнели, как узкие канальцы.
— Чарин, — сказала она, и в пещерном полумраке горящий кончик ее сигары алел, как свежая рана. — Я могу заменить тебя другим солдатом. Больную руку надо поберечь.
— Со мной будет Малыш, — сказал папа.
В Церковь вошли два уполномоченных с большими мешками на плече. Козырнули сержанту Сэму и вывалили мешки на стол. Все я не рассмотрел, но, клянусь, там было радио и несколько тостеров. Эти мужчины в касках были верблюдами. Пользуясь затемнением, они разносили всякое добро. А может, и грабили кого? Ведь запросто могли в темноте забраться в окно и обчистить пару гостиных на первом этаже.
— Маловат улов, — сказал Мириам первый из них.
— Джеки, ребенка бы постеснялся.
— Да что ему сделается, — сказал второй.
Мы с Сэмом вышли наружу, я приладил фонарь на бедро и просвечивал крыши, а отец шагал, глядя строго перед собой. Граф Монте-Кристо.
Наутро он совсем захандрил. Лежал и не шевелился. Эту сторону моей родни испокон века затопляла река всяческих бед. Дедушка ел горький хлеб в богадельне в какой-то глухомани. Двоюродные братья скончались от судорог. Выманивать его из постели я не мог. Надо было идти со смуглой дамой в «Ливанские кедры».
Чик был в панике.
— Стоматолог выгреб у меня весь товар подчистую. Бочонка масла не оставил… даже завалящей пары чулок.
— В общем, ты разут-раздет. Но как стоматолог узнал, где все лежит?
— Фейгеле, — сказал Чик из-под повязки. — Весь наличный товар хранился в «Суровых орлах». В подсобке.
— Это черный рынок? Я там больше не ем.
Мы отправились к Дарси в его халабуду. Стоматолог встретил нас неласково. Даже не предложил мне сесть в кресло.
— У вас ко мне дело, дорогая Фейгеле?
— Дело темное, Дарси, дорогой. Не будьте таким диббуком. Верните мужчине на больничной койке то, что его.
— Я так и буду его в гроб вгонять… до тех пор, пока вы не согласитесь на меня работать.
— Вам нужна медсестра-помощница — танцевать голышом?
— Я не поклонник кабаре, — ответил Дарси. — Я занимаюсь картами. Все строго по закону. В понедельник после обеда у меня играют судьи, цирюльники и главы всех пяти районов Нью-Йорка.
— А я должна разносить сандвичи?
— Я бы хотел, чтобы вы помогали мне вести игру.
— Я не играю в карты.
— В этом-то и соль, — ответил Дарси. — Вы будете у всех вызывать доверие. Красивая женщина с пятилетним карапузом.
— Ему скоро шесть.
— Грандиозно. Приводите малыша с собой. Я не люблю профессионалов. Мне нужна женщина, которая смотрит мужчинам прямо в глаза, даже если ночь напролет сдает им парные двойки.
— Вы же играете после обеда.
— Вольности я допускаю лишь в языке, но никак не с вами, дорогая Фейгеле. Ваш муж болен. Вылечить его я не могу, зато могу предложить вам сотню долларов за каждый день и пообещать, что лично прикачу барахло Чика в этот его вонючий ресторанишко.
— Белорусский, это лучшая еда в мире.
— А ничего плохого я меню и не вменяю. Так вы согласны на меня работать?
— А вы скажете всем в Бронксе, чтобы Чика не трогали?
— Пока я жив, никто его пальцем не коснется.
— Тогда я буду раздавать для вас карты… но что такое парные двойки?
Дарси расхохотался.
— Боже, обожаю эту женщину.
Он отменил прием, спровадил из кабинета всех пациентов, и остаток дня мы играли в покер в его частном салоне.
На всех уроках я со смуглой дамой не присутствовал. Надо было заботиться о папе. Мама готовила ему, меняла повязку, спала с ним в одной постели, но мыслями была за тридевять земель от сержанта Сэма. За мой счет мама наращивала свой словарный запас. Дарси обучил ее всем терминам, которыми пользуются крупье. Теперь она умела считать и раздавать фишки, метать карты на бархатную скатерть и каждую из них сопровождать прибауткой.
— Похоже, стрит-флеш… пара тузов… фул-хаус
[80].
На первую игру мама взяла меня с собой. На ней было синее платье. Игроки не могли оторвать от Фейгеле глаз.
— Боже, — вымолвил Фред Р. Лайонс, глава нашего района. — Дарси, ты разбил мне сердце. Применить такое оружие! Это нечестно. Да будь у меня хоть флеш-рояль, рядом с ней я его в упор не увижу.
— Желаете поменять сдающего, мистер Лайонс?
— Да я тебе язык узлом завяжу. Она будет сдавать нам вечно.
— Это не цирковая зверюшка, мистер Лайонс. Это Фейгеле, и прошу вас так к ней и обращаться.
— Фейгеле, Фейгеле, — пробормотал глава Бронкса. — Да она Джоан Кроуфорд
[81], лопни мои глаза.
— Кроуфорд, Джоан Кроуфорд, — поддакнул второй игрок.
— Она Фейгеле. Джоан Кроуфорд я бы и на порог не пустил. А ребенок — юный Чарин, для друзей — Малыш.
Однако Фред Р. Лайонс был не так уж не прав. Мама действительно могла сойти за Джоан Кроуфорд, только помоложе. Обе были смуглыми. Одна — урожденная Люсиль Ле Сюэр из Сан-Антонио, штат Техас. Другая — в девичестве Фанни Палей из Белоруссии. Одна, прежде чем сделаться смуглой дамой «Метро-Голдвин-Майер», задирала ноги в кордебалете и сдавала карты в Детройте. Другая, сирота, совершенствовала свой английский за самой аристократичной карточной игрой в Бронксе.
