Мы с мамой пришли в восторг, когда Бемби намял бока одному молодому самцу и завел дружбу с Фелиной. Фейгеле смеялась и ощупывала мою макушку.
— Где-где-где у моего Джерома рожки?
Но рога у меня не росли. Я был всего-навсего мальчуганом, который вместе с Фейгеле продирался через свою первую в жизни книгу. Под конец мы устали от «Бемби» и были раздражены. На следующую книгу сил уже не хватало, тем более что душой мы по-прежнему оставались в лесной чаще. Я смотрел, как Фейгеле закуривает сигарету, бесцельно, наугад листает книгу и нараспев читает попавшиеся отрывки.
— «Бемби зафиксировал упор и, оттолкнувшись, ринулся на Ронно [так звали одного из самцов, добивавшихся расположения Фелины]».
— Мама, — спросил я, — что значит «зафиксировал упор»?
— Поставил фиксу… на зубы.
— Ноу оленей нет стоматологов, мама.
— Тогда непонятно.
— Может, спросим, у Чика?
«Дядюшка» к нам больше не приходил. Знал, что отец вернулся и снова впрягся в обязанности уполномоченного. А Чик не любил прятаться по кустам. Если не на «кадиллаке», тогда лучше вообще не появляться. Ужасно грустно было иметь временного дядю, который балует тебя всего пару недель в году: Чики походил на старого Князя леса, красивого и гордого, только у него не было рогов, а были продовольственные карточки.
Мама ни за что не дала бы слабину и не пошла бы к Чику, но слово «зафиксировал» ее заинтриговало. Она повертелась перед зеркалом со всеми своими тюбиками и флакончиками, и мы отправились в «Суровые орлы». Обильный белорусский обед кончился с час назад. Внутри было хоть шаром покати. В лотках на витрине — ни пирогов, ни соленой капусты. Ни одного кофейного торта с горьким шоколадом. Стояли только сотня пустых стаканов в серебряных подстаканниках да банки из-под земляничного варенья. За шеренгой подстаканников, за отдельным столом, сидел Чик, вперив взгляд в пустоту. Это был не тот Чик, что умел состряпать письмо из Могилева. Подбородок зарос щетиной. Седые волосы нечесаны. У кого другого это, может, и не бросалось бы в глаза. Но по контрасту с костюмом от «Фьюермана и Маркса» (самого шикарного портного в округе) Чик — в одном чистом, в другом перепачканном ботинке — смотрелся босяком.
В этом шикарном костюме с пуговицами в оранжевых прожилках он и выскочил из-за стола. Платок в кармане тоже был оранжевый. На запонках — оранжевые каемки.
— Фейгеле, твой сержант отчалил?
— Он не моряк, — ответила она и выложила на столик «Бемби».
Чик крикнул официанта, и тот принес нам стаканы кроваво-красного чая и последний во всем Бронксе русский кофейный торт. Затем он снова уселся и придвинул к себе книгу с потрепанным корешком и выцветшим изображением на обложке: Бемби с короной рогов — ну прямо из костяных ножей и вилок.
— Здоровская книга. Я читал своим дочкам.
Каким-таким дочкам? Ни о каких дочках Чик ни разу при мне не говорил. Мне словно пощечину влепили. Видимо, когда он встретил Фейгеле, у него уже была жена, жена и дочка, а то и две, вот почему мама за него и не вышла.
Она указала ему в книге то самое предложение.
— Зафиксировал, — пробормотал он.
Чик учился на юридическом, но через год бросил. Лучшей его академией, как он любил говорить, стал Синг-Синг.
— Чики, а у президента на ноге тоже стоит фикса?
— Нет, у Рузвельта фиксатор, протез… Бемби зафиксировал себя в нужном положении, приготовился к броску. Рузвельт и олень — это как день и ночь, ничего общего.
— Фиксы фиксы и есть, — сказал я, и он наконец засмеялся.
Чик был нашим местным Робин Гудом: отнимал у богатых и раздавал бедным. Ну, не то чтобы совсем раздавал. Он держал для бедных низкие цены, продавал им бочковое масло по себестоимости. Но был в контрах с еще одним Робин Гудом, Дарси Стейплзом, стоматологом, работавшим под крылом Эда Флинна, начальника всего Бронкса. Дарси был у Флинна правой рукой, заместителем и распоряжался Гранд-бульваром, как своим собственным, — ирландский протестант среди тьмы-тьмущей евреев. Кабинет его размещался под крышей «Герба Дарси» — эдакой мекки, созданной им во славу самого себя. Мекка эта уже разок рухнула. Металлическая мочалка, ржавая проволока и какое-то тесто вместо цемента — вот из чего она была построена. Крысы вгрызались в металлическую мочалку и выхаркивали свои кишки у Дарси в подвале. Он тоже, как и Чик, спекулировал продуктовыми талонами и дефицитными товарами. Частенько они проворачивали дела вместе. Но вдруг Дарси решил Чика проучить. Что за этим стояло — жадность, зависть или обычная неприязнь? Пятилетнему пацану все эти подковерные игры невдомек. Дарси держал в руках поставки продовольственных карточек и нагло шантажировал Чика. Врал, что правительство ведет слежку за его офисом, и потому вывезти талоны он не может. Пусть Чики сам их заберет.
— Он убьет меня, Фейгеле. Он такой.
— Но меня он убить не осмелится.
— Почему это?
— Я у него зубы лечу.
У Дарси лечили зубы все. Пациенты приезжали к нему аж из Уэст-Честера и с Лонг-Айленда. Это было ему на руку. Все его сделки совершались в парах эфира и хлороформа. Врагов можно было накачать наркотиками и отправить к праотцам, друзей — взбодрить веселящим газом. Офис Дарси был настоящим сердцем Бронкса. Сюда захаживал со своей свитой сам Начальник Флинн. Он был ставленником Рузвельта, управлял Восточным побережьем. Всю грязную работу Флинн спихивал на Дарси. Когда было нужно, подопечные Дарси проламывали пару-тройку голов. Львиную долю его штата составляли копы — подхалтуривали у своего стоматолога. Мне он тоже зубы лечил. И угощал специальным леденцом, от которого не портятся зубы. Он был седой и красивый. Я любил Дарси не так сильно, как Чика, но все равно, сидя у него в кресле, хохотал от души. Он проводил по моим зубам длинной металлической зубочисткой с загнутым концом, и та тоненько потренькивала. Меня он никому не доверял, ни одному из своих ассистентов. Я был юным Чарином, сама смуглая дама ходила у меня в учителях.
Мы отправились к Дарси без записи, иначе пришлось бы ждать несколько недель.
— Фейгеле, — напутствовал Чик. — Я все равно на днях пущу на воздух эту его халабуду… Ты с ним не связывайся. Строго по делу. Просто забери у него для Чика товар.
Однако это было непросто. Халабуда Дарси соседствовала со зданием окружного суда Бронкса. И между судом и офисом Дарси сновали туда-сюда люди. Каждому без исключения судье, который держался за свое место, надлежало консультироваться со стоматологом. Так что в приемной у Дарси мы сидели с судьями и капитанами полиции — ждали, пока он ковырялся в зубах своих подручных. Мы были в очереди одиннадцатыми или двенадцатыми, но тут Дарси выглянул из кабинета, увидел нас и, в обход всех судей, пригласил к себе. Я вбежал и плюхнулся на кресло — оно помнило времена, когда ни Дарси, ни Флинна еще в помине не было, и с помощью колесика умело подниматься и опускаться.
— А, миссис Ч., какая радость. У крохи разболелись зубки?… Открой ротик, Малыш.
