— Ша, — сказала она. — Это всего-навсего Фейгеле. Она мухи не обидит.
Я был в бешенстве.
— Как мне работать, когда она вот так бегает?
— Сынок, — сказала она, — ты к ней привыкнешь.
— Почему вы не позовете полицию, пусть ее арестуют?
— Арестуют? Да ей всего двенадцать.
Увидев, что коты миссис Геллер начали выгибать спины, я тут же поостыл.
— Ну а отцу ее почему никто не скажет?
— Отцу? Ее отец умер. Погиб на войне. А мать целыми днями работает, а когда не работает, никто не знает, где она. И что я могу тут поделать? Кто еще примет ее с такой дочкой? Неужто надо было вышвырнуть их на улицу? А кроме того, Фейгеле — еврейка. За это я могу поручиться.
Не знаю, каких слов она от меня ждала, только, казалось, она заводится.
— Иди, если хочешь, забирай вещи и иди. Мне плевать, даже если все жильцы съедут. Больно они нужны, квартиранты! Фейгеле остается! И точка!
— Хорошо, миссис Геллер, хорошо. Но не могли бы вы попросить ее не ходить по моей пожарной лестнице?
— Нет! Эта девочка ходит везде, где захочет.
Тут она слегка сбавила тон.
— Сынок, — сказала она, — знаешь, почему ее зовут Фейгеле, а? Это на идише «птичка». Я сама придумала ей это имя. А почему? Потому что она всегда так кружит и порхает, словно и вправду птичка. И добрая она, как птичка. Местные мальчишки, поганцы этакие, обзывают ее по-всякому. Но спроси меня, так дурачки здесь именно они.
Она умоляюще смотрела на меня, и я, хлопнув себя по бокам, сказал:
— Хорошо, пусть лазит по пожарной лестнице, — и ушел к себе в комнату.
Написал письмо Филу, сообщил свой новый адрес.
«Фил, — написал я, — Вторая авеню, конечно, не Новый Орлеан, но чуток свободы лучше, чем совсем ничего. Я уже встретил девочку-идиотку и женщину с повязкой на глазу, а я здесь всего полдня».
Ничего фантастического сообщить мне Филу было нечего, так что я закруглился.
— Отправлю завтра, — сказал я себе и, подложив под голову штаны вместо подушки, лег спать.
Я опасался, что ночью мне будут сниться кошмары: Фейгеле или коты миссис Геллер — и я буду кричать от страха среди ночи, но спал я крепко. Едва я проснулся, как начал чихать. Я наполовину был засыпан штукатуркой. С крыши доносилось: «Фейгеле, Фейгеле — идиотка». Потолок в пяти-шести местах затрещал по швам, пришлось защищать голову от обстрела падающей штукатуркой.
— С меня хватит, — пробормотал я и, натянув штаны, полез на крышу.
Там шестеро ребятишек обступили Фейгеле и дружно ее дразнили. На пятерых были ермолки. На одном — бескозырка. Его звали Хайми, и он верховодил всей компанией. Фейгеле сидела на крытой толем крыше, юбка задрана выше колен. Она искала свои туфли. Хайми замахал в воздухе руками и крикнул:
— Полетай, Фейгеле, полетай!
Другие вторили:
— Полетай, Фейгеле, полетай.
Кто-то сказал:
— А давайте поиграем в горячую картошку, — и подкинул вверх нечто похожее на огромный ломоть хлеба или, может, футбольный мяч. Я присмотрелся. То была одна из туфель Фейгеле.
— Эй, — окликнул я Хайми, — отдайте ей туфлю!
— Не-а, — отозвался тот, — пусть сначала полетает.
Другие дети снова затянули:
— Полетай, Фейгеле, полетай.
Я пытался перехватить туфлю, но дети продолжали перекидываться ею над моей головой, крича: «Держи картошку!»
Наконец один из них туфлю уронил, и я успел ее сцапать. Хайми отозвал всех в сторонку — посовещаться. Послышался громогласный взрыв смеха, и группка распалась. Я направился к Фейгеле, все сидевшей на прежнем месте, чтобы предостеречь ее и передать туфлю, но тут в нас полетели куски застывшего гудрона.
— Месть Маккавеев!
Отдельные куски были размером с яйцо. Фейгеле — она так и осталась сидеть на месте — была легкой добычей, и большинство детей целились в нее. Она сидела под градом ударов и не пыталась даже защитить голову. Я решил, что пора действовать.
Всех шестерых негодяев сразу я поймать не мог, поэтому погнался за Хайми. Он шустро петлял среди развешанного белья, но я все равно его поймал и отвесил знатный пендель. Дружки Хайми окружили Фейгеле и готовы были на нее наброситься. Когда я на них налетел, они перескочили на соседнюю крышу и стали кидаться гудроном оттуда, но с такого расстояния до нас ничего не долетало. Я занялся поисками недостающей туфли Фейгеле. Найти ее не удалось, и тогда я помог Фейгеле зашнуровать ту, что имелась; она выпрямилась и вдруг, прихрамывая, пустилась выделывать по крыше сумасшедшие кульбиты. Я догадался: она старалась для меня. Она ловко бегала у самого карниза и издавала странный звук, похожий на мычание.
— Фейгеле, — урезонивал я, — свалишься.
Но она меня не слушала. Потом она полезла по стремянке, ведущей на пожарную лестницу, и скрылась из виду. Я вернулся к себе.
Когда минут через десять раздался стук в дверь, я подумал, что это Фейгеле хочет нанести мне визит. Надо было пораскинуть мозгами! Фейгеле, конечно, пришла бы по пожарной лестнице. Я как дурак распахнул дверь, собираясь задать собственное представление, но меня грубо схватили за рубашку и втолкнули внутрь. На пороге стоял отец Хайми. Ростом он был всего метра полтора, зато плечи его едва не упирались в дверные косяки, а руки свисали до самых колен — ну вылитый Кинг-Конг. Мне бы кинуться к окну и, по примеру Фейгеле, спастись бегством по пожарной лестнице, но я от ужаса не мог двинуться с места. На Кинг-Конге был фартук, покрытый засохшими пятнами крови; мясник, понял я.
— Ты, — произнес он, ткнув в меня своим заскорузлым пальцем. — Любишь обижать детишек, а?
Тут он заметил валяющиеся на комоде тюбики с краской.
— Мазила.
Он взял тюбик, пару раз подбросил его в руке и сжал. Крышка соскочила, из тюбика зигзагами хлынул синий кобальт и звучно шлепнулся на незастланный пол. Кинг-Конг, казалось, был вне себя от радости, он хватал все новые и новые тюбики. На миг обернувшись, я увидел в окне печальное лицо Фейгеле, а потом Кинг-Конг сжал в руках мой последний тюбик и с диким хохотом стал на меня наступать; у меня, должно быть, случился обморок, потому что дальше я помню только то, как миссис Геллер, склонившись надо мной, шлепает меня по лицу скомканной тряпкой. А ее черные коты пытаются на меня вскарабкаться.
— Глянь, да он синеет. Сынок, очнись!
— Со мной все нормально, — подал я голос, — и прекратите бить меня этой тряпкой, хорошо?
Я согнал с себя котов и поднялся на ноги. Вся комната была заляпана сгустками краски.
— Мне все известно, — сказала миссис Геллер. — Погоди, мы его приструним. Мнит себя здесь хозяином, горилла эдакая. Погоди, вот выставлю его вон. Отправится он прямиком на улицу. И этот Хайми, маленький разбойник, с ним вместе.
