1944
Итак, Пиноккио, Фитиль и сто плохих мальчишек ждали, чтобы фургон отвез их в Страну Развлечений. Пиноккио чуток нервничал, потому как обещал Фее, что вернется домой засветло и сделает домашку для школы, а тут уж и луна взошла. Но Фитиль шикнул на него и обозвал шмоком
[1]. Да-да, так в книге и написано! А сто мальчишек свистели и кричали: «Никаких школ! Да здравствует Страна Развлечений!» Я хотел показать это место Липпи, но он рисовал карикатуру на Шварцфарба и так увлекся, что я не стал отрывать его: творит человек. И я принялся читать дальше. Фитиль всем сказал, что в Стране Развлечений нет школ и ничего такого, а есть только мороженое, шарлотки по-русски, кошерные кисло-сладкие огурчики и забавы на любой вкус. Вот бы Липпи это прочитал! Я собрался перелистнуть страницу, но тут Шварци меня вызвал. Нам было задано читать про Авраама и идолов, и Шварци спросил меня, потому что я всегда знаю ответ. Но на этот раз я ответа не знал — мне хотелось поскорее выяснить, что будет дальше с Пиноккио. Шварци схватился за ермолку, а Липпи на миг оторвался от рисунка и показал ему знак вуду. И Сеймур Пинковиц раз-другой громко пфукнул губами — от этого все обычно ржут до упаду. А Шварци принялся меня чихвостить.
— Бенни, — сказал он, — ты что, хочешь скатиться до уровня своего брата Лео, а? Тупица, фарштапте коп!
Липпи
[2] не любит, когда его называют Лео, поэтому он из-под парты снова подал знак вуду. Шварци не унимался.
— Метишь в шлемили номер два?.. Виданное ли дело, чтобы еврейский мальчик бар мицву не прошел, шанде!
[3]
Лео на два года старше, но в еврейской школе учится со мной в одном классе. Потому что он никогда ничего не делает. Все знают, что он знатный дуракавалялыцик, на иврите двух слов связать не может, и бар мицвы ему не видать.
— Ойсгеварфене гелт!
[4] — сказал Шварци, глядя то на Липпи, то на меня.
А я самый смышленый в классе.
Тут Сеймур Пинковиц надул щеки и хлопнул по ним ладонями — пфук раздался оглушительный, я такого еще не слышал. Все ребята в первом ряду позажимали носы и закричали: «Сеймур — вонючка!» — и я понял: быть беде — Шварци направился за своей палкой.
— Бандиты, — ворчал он.
Сеймур Пинковиц рвался снова «поддать газку», но сигнала от Липпи не последовало. К счастью, у Шварци неладно с желудком, и порой, когда он разволнуется, тот дает о себе знать. А то кое-чьи головы полетели бы, как пить дать, — так решительно взял он палку! Но вдруг он схватился за живот и палку выронил.
— Я с вами рак себе заработаю, не иначе.
Он тяжело дышал, а между вдохами вскрикивал: «Ой-ей-ей!» Липпи взял бумажный стаканчик, налил из-под крана в туалете воды и принес Шварци. Сеймур вякнул, что Липпи туда отлил или еще как-нибудь напакостил, но Липпи бы никогда такой подлянки не сделал, тем более когда Шварци плохо. Липпи чужим горем не пользуется. Во всяком случае, таким. Шварци взял стаканчик, но рука у него так тряслась, что Липпи пришлось ее поддерживать, пока он пил. И то немного пролилось на костюм.
— Лео, — сказал Шварци, но так тихо, что никто, кроме меня и Липпи, не слышал, — скажи всем, пусть идут домой!
Ребята подняли такую бучу, что Шварци зажал уши и простонал:
— Гевалт, гевалт!
[5]
Видно было, что ему совсем худо. Тогда Липпи сунул в рот два пальца и свистнул — в десять раз громче Пинковица с его самым громким пфуком. Все сразу заткнулись.
— По домам, — только и сказал Липпи, и все мигом разбежались.
Тогда он повернулся к Шварци:
— Хотите, я посижу с вами, ребе?
Шварци — простой учитель в еврейской школе, однако любит, когда его называют «ребе». И Липпи это известно. Липпи часто ведет себя как засранец, но подход к людям знает. Я тоже решил ввернуть от себя парочку «ребе» и сказал:
— Хотите, я сотру с доски, ребе? А мел в коробку обратно положить, а, ребе?
Но у меня вышло глупо. Нет у меня того обхождения, как у Липпи.
Мне думается, что Липпи чуточку нравится Шварци и тот ему тоже симпатизирует. Но показать он этого не может, так как Липпи на уроках вечно фокусничает. Вообще, Шварцфарб молодец. Мой отец погиб, и мать платит ему за нас с Липпи всего четыре доллара в месяц, а хотите верьте, хотите нет, полагается платить десятку! В общем, Липпи принес ему еще воды, а я вымыл все доски, и тогда Шварци сказал, чтобы мы шли домой.
— Я справлюсь, Лео, спасибо. Ступай. Передай матери, пусть она на этой неделе не делает для меня кишка…
[6] Это очень вкусно, Лео, но, боюсь, для моего желудка неполезно. Передашь, Лео?
— Да. Бенни скажет.
— До свидания, мальчики… И, Лео, прошу, будь благоразумен. Сам знаешь, мать трудится не покладая рук. Она и так с тобой горя хлебнула…
Липпи нотаций не любит, но тут смолчал. Пробурчал только:
— Да, да, — и тронул меня за плечо: пойдем.
На лестнице Липпи сказал:
— У меня есть дела, Бенни. Передай маме, чтобы не волновалась. Вернусь поздно.
— А куда ты, Липпи?
— Много будешь знать. Это мое личное дело, ясно?
Я знал, что нарываюсь, но все равно спросил:
— А можно с тобой, а, Липпи? Я никому не разболтаю, Липпи, клянусь…
— Тоже мне напарник выискался. Сам знаешь, я никогда никого с тобой не беру, и хватит клянчить. Я спешу.
— Липпи, а что сказать, если мама спросит, куда ты пошел?
— Скажи, пошел за лягушками.
— Зимой нет лягушек, Липпи.
— Ну, сам что-нибудь придумай. Ты же умный. Пошевели мозгами!
Мы уже спустились вниз. Липпи перебежал через дорогу. Он направлялся в сторону Уилкинз-авеню. Я от всей души желал, чтобы он не вляпался. Хотя за Липпи можно не волноваться. Он умеет за себя постоять. За порогом меня дожидался Хайми Московиц. Мы с ним всегда возвращались из еврейской школы вместе. Хайми спросил:
— Сыграем в шарики?
— Не могу, Хайми. У меня только простые стеклянные. Биток я не взял.
