Илларион поймал его левой рукой, развернул спиной к себе, прикрылся им, как щитом, а правой рукой залез за пазуху и нащупал во внутреннем кармане удостоверение. Оперативники еще не успели опомниться, а человек, которого они собирались арестовать, уже изучил удостоверение, захлопнул красную книжечку и вернул ее на место.
— Свободен, — сказал он, оттолкнув от себя оперативника. — Приношу свои извинения. Готов следовать за вами. Только без рук, пожалуйста, я этого не люблю.
* * *
В девять утра дверь камеры с лязгом отворилась.
Илларион сел на нарах и потянулся, с огорчением осматривая свой мятый пиджак и брюки, выглядевшие так, словно их долго жевали собаки.
— Ну, — сказал полковник Сорокин, — как дела, узник совести? Ты зачем моих оперов помял?
— Невежливые они у тебя какие-то, — сказал Илларион. — Удостоверение показывать не хотели, потом сигареты отобрали… У тебя курево есть, полковник?
Сорокин с ворчанием полез в карман.
— Закрой рот, — сказал Илларион застывшему у дверей сержанту, таракан заползет.
В дежурной части Забродову вернули документы, бумажник и сигареты. Илларион демонстративно полез в бумажник и пересчитал деньги.
— Стареешь, Забродов, — сказал Сорокин, нетерпеливо наблюдавший за его манипуляциями. — Мало-помалу превращаешься в зловредного старикашку.
— Имею полное право, — огрызнулся Илларион. — Меня дома ждут, а твои мордовороты даже позвонить не дали. Зря я с ними пошел. Надо было намять им бока и идти себе. Пускай бы они перед тобой отчитывались, каким образом упустили «опасного преступника.»
— Подожди, подожди, — перебил его Сорокин. — Ты сказал, что тебя ждут дома, или мне послышалось?
— Тебе послышалось, — проворчал Илларион. — Так ты меня отпустишь или как?
— Или как, — ответил Сорокин. — Может быть, ты дашь себе труд объяснить, кой черт принес тебя под дверь квартиры Кареева?
— Запросто, — сказал Илларион. — Меня попросили справиться о его здоровье.
— Кто попросил? — живо осведомился Сорокин.
— Не твое дело, — ответил Илларион.
Полковник некоторое время молчал, глубоко, с шумом дыша через нос. Забродов наблюдал за ним с подчеркнутым интересом.
— Если хочешь, — сказал он наконец, — я дам тебе книжку, в которой описано несколько методик дыхательной гимнастики. У каждой из них есть свои достоинства и недостатки, но все они бесспорно лучше той, которой пользуешься ты.
— Когда-нибудь я тебя убью, — пообещал Сорокин. — Пойдем ко мне в кабинет, поговорим. И не кривляйся, пожалуйста. Ты ведь не мог не заметить, что дверь квартиры Кареева опечатана. Дело в том, что вчера вечером Кареев был убит.
— Да, — после паузы сказал Илларион, — значит, со здоровьем у него неважно.
— Практически никак, — подтвердил Сорокин. — Кончилось его здоровье.
— Что ж, — сказал Илларион, — пойдем в твой кабинет. А там кофе дают?
— Будет тебе и кофа, и какава с чаем, — неумело пародируя Анатолия Папанова, пообещал полковник.
Оказавшись в просторном полковничьем кабинете, Илларион первым делом позвонил домой и сообщил Татьяне, что жив и здоров. Сорокин в это время, деликатно отвернувшись, поливал из графина росшие в горшках на подоконнике комнатные цветы. Судя по толщине осадка на дне, этот графин предназначался для посетителей.
Разговаривая с Татьяной, Илларион зачем-то перелистал странички перекидного календаря, лежавшего на полковничьем столе и не обнаружил там ничего интересного. Терпеливо слушая возмущенную скороговорку Татьяны, которая жаловалась на проведенную без сна и покоя ночь, Забродов с улыбкой придвинул к себе пепельницу и закурил. Впервые с тех пор, как ему исполнилось семнадцать лет, он получал втык за то, что не ночевал дома. Неожиданно оказалось, что это чертовски приятно.
Он покосился на Сорокина. Сорокин по-прежнему поливал цветы. Илларион заметил, что несчастные растения уже буквально плавают в воде, как рис на плантациях Южного Китая, и понял, что пора закругляться.
— Ты извини, — сказал он в трубку, — но меня тут ждут. Поговорим, когда освобожусь.
— Подожди, — сказала Татьяна. — Ты где?
— Я на Петровке, 38, - отрапортовал Илларион. — А ждет меня один злющий полковник, чтобы допросить.
Сорокин, не оборачиваясь, возмущенно пожал плечами и со стуком поставил на подоконник опустевший графин.
— Я приеду, — быстро сказала Татьяна.
— Даже и не думай, — ответил Забродов. — Я скоро буду. Если ты поедешь, мы, скорее всего, разминемся по дороге.
Закончив разговор, он положил трубку. Сорокин вздохнул с преувеличенным облегчением, согнал Иллариона со стола и уселся в свое кресло. Забродов сел напротив.
— А скажи, полковник, это правда, что проверяющие из МВД подложили вам муляж бомбы на самое видное место, а вы его две недели не замечали? — спросил он раньше, чем Сорокин успел открыть рот.
Полковник скривился, как от зубной боли, и пробормотал короткое ругательство.
— Ну, ладно, — сказал Илларион, — бог с ней, с бомбой. Карты на стол, полковник?
— Да какие у тебя карты, — хмыкнул Сорокин. — Ведь ты только что разговаривал с Тарасовой, так?
Вот тебе и все твои карты. Не успел ты, Забродов.
Приди ты на день раньше, может, парень и сегодня жил бы.
— Заказное? — спросил Илларион.
— Да кой черт заказное! Помешались все на заказных! Случайность, и больше ничего. Домушник к нему забрался, Кареев пальнул в него из пистолета, не попал, а тот возьми и отоварь его фомкой по черепу… Вот тебе и вся заказуха.
— Да? — сказал Илларион и выложил на стол слегка помявшуюся в кармане газету. — А это ты читал?
Сорокин мельком взглянул на газету и пожал плечами.
— Ну, читал. И что это доказывает? По-твоему, этот Вареный полный идиот? Какой же дурак пойдет на мокрое, когда все прямо указывает на него? Нет, это просто невезение, и больше ничего.
— Да почему же ты так уверен? — начиная раздражаться спросил Илларион.
— А потому, — сказал Сорокин, откинулся на спинку кресла и посмотрел на Иллариона, прищурив левый глаз, будто из ружья целился. — Суди сам: двенадцатый этаж, никаких следов взлома, форточка настежь, на подоконнике след спортивного ботинка сорок второго размера, в квартире все перерыто, ни денег, ни ценных вещей обнаружить не удалось, даже диктофон пропал.
Ничего не напоминает?
— Муха, — сказал Илларион и услышал свой голос со стороны, словно по радио передавали постановку с его участием. — Муха, черт подери. Ах, сукин сын!
