Но я… я слабая. Мне хотелось жить, но я сдалась, не в силах превозмочь боль и надеяться, бороться за жизнь. Мне было слишком страшно.
…Если честно, я уже не ожидала проснуться вновь. Слишком уж всё затянулось, боль не отпускала меня слишком долго. Как же это, оказывается, здорово: просто видеть, слышать, дышать! Мир кажется ярче, ощущается острее, если ты прожил так мало, если ты ловишь последние мгновения. Прав был тот, кто сказал, что перед смертью не надышишься. А я уже и не ждала лучшего.
Словно пробиваясь сквозь вязкий и густой туман, я медленно приходила в сознание.
Мне было тепло и мягко. Каждую клеточку тела наполняло блаженное умиротворение, как после хорошего отдыха, что само по себе странно, учитывая то, что последнее время я проводила буквально в агонии. Вокруг витал невероятно приятный запах трав. Переборов желание полежать немного неподвижно, медленно разлепила отяжелевшие веки.
Ожидала увидеть отца, и даже изогнула потрескавшиеся губы в усталой улыбке, но надо мной склонилась какая-то женщина, которую я никогда прежде не видела. Черноволосая, темноглазая, она смотрела на меня удивлённо и изучающе, будто я была какой-то диковинкой.
— Здравствуй, Эванджелина, — медленно, будто нехотя, произнесла она ласковым грудным голосом, — Полагаю, тебе лучше. И вовремя, этой ночью полнолуние. На твоей руке символ нашего клана, значит, ты новая Верховная, выбранная для нас предками и покровителями. Ты восстановишься полностью, если ритуал состоится уже сегодня. Ты готова?
Нет. Я никогда не могла бы быть к этому готова. Но слова застряли на языке, будто что-то мешало им. Страх. Я слишком хотела жить, слишком боялась вновь испытать ту агонию. Всё слишком.
— Да. Я готова.
Слова прозвучали как приговор, и, как ни печально признавать, я сама себе его вынесла. Испуг, желание жить — жить, во что бы то ни стало — переполняли меня, и я не вполне осознавала, что говорю и что делаю. И что мне предстоит. Казалось, все мысли пустились в безумный хоровод, не желая проясняться, лишая воли и сопротивления. Смирение… не свойственное мне, такое странное и неприятное чувство, продиктованное обстоятельствами. Оно нещадно сжимало в тиски, насмешливо и уверенно нашёптывая: «Сдайся! Покорись! Забудь всё, что было раньше, оно ушло безвозвратно! Отпусти. Всем будет легче…»
Ночь. Глубокая, тёмная, как пропасть. Тёплая и нежная, как мамины руки… Преисполненная тишины и неги, красивая настолько, что дух захватывает. Неужто именно сегодня, в эту дивную ночь, произойдёт то, чего я так боялась?…
Полная луна смотрит на меня сквозь приоткрытое окно печально и насмешливо, будто знает обо мне всё. Беззвёздное небо похоже на зияющую дыру — оно подёрнуто туманом или дымом, испускаемым трубами… А по стеклу моросит мелкий дождь, отбивая ритмичную дробь. Пахнет сыростью.
Наверное, я всё же не права: пожалуй, именно такая грустная ночь подходит для прощания.
Исписанный корявым почерком листок дрожит в руке, волосы спутаны, глаза горят лихорадочным, почти болезненным огнём… о, я никогда не забуду этот день. День, когда я приняла самое тяжёлое решение за всю свою жизнь. Впрочем, это трудно назвать в полном смысле решением, ибо от меня и моего выбора почти ничего не зависело.
Кусочек угля снова замер над исписанным листом. Что ещё я могу сказать? Хватит ли слов, чтобы заглушить боль, не дать родному человеку страдать из-за меня? Хватит ли слов, чтобы он когда-нибудь простил меня за то, что я собираюсь сделать?…
Мне четырнадцать, и я — ведьма. Новая Верховная ведьма одного из кланов, принадлежу к тем существам, которых так боятся и травят люди на протяжении сотен и тысяч лет. Нас не считают за людей, убивают, насилуют, делают из нас наложниц — если попадёмся. Мы — зло, потому что отличаемся от других. Мы сильны, но инквизиторы всегда на шаг впереди. И где бы я ни была, куда бы не убежала — меч инквизиции всегда будет надо мной и над теми, кто мне дорог. Поэтому с тех самых пор, как мы узнаём о своей силе, ведьму раз и навсегда отрезают от семьи. Мы уходим добровольно, потому что человека, хоть как-то связанного с ведьмой, тоже убивают.
Мы слишком рано узнаём о том, что жизнь отнюдь не ко всем щедра и справедлива.
Слёзы безостановочно текут по щекам. Как же больно… уходить. Уходить навсегда, оттуда, где хотелось навеки остаться…
«Пора, Эва» — раздался в моей голове тихий, гулкий, потусторонний шепот. Сибилла, моя предшественница, зовёт на ритуал.
Тихо скрипят старые деревянные половицы под осторожными шагами. В тёмной, объятой густым ночным мраком ночи комнате летают частички пыли и пахнет различными целебными травами, лекарствами, отварами. По самодельным полкам аккуратно расставлены колбочки, книги, коробочки с нитками, иголками, пуговицами, папиными лекарскими и рабочими инструментами. В дальнем углу стоит сундук с одеждой и маленькая бадья для умывания с холодной водой. Мерно, умиротворяюще потрескивая, дрожит маленький затухающий огонёк оплывшей свечи, одиноко стоящей на столе, а прямо за этим столом, положив голову на сложенные руки, словно младенец крепко спит папа, как всгда тихо похрапывая. Его густые, обычно собранные волосы по плечи длиной спутались и разметались, а на полу рядом расплывались чернила из опрокинутой чернильницы — он, верно, и не заметил.
Такая острая, недетская тоска пронзила сердце! Словно кто-то исполосовал его тупым ножом, ногтями выдирая куски кровоточащей плоти. И всепоглощающая нежность, бесконечная, впервые горькая. Так и хотелось подойти, обнять единственного дорогого человека в мире, выплакаться, слушая сбивчивые слова ободрения, заверить его, что всё ещё будет хорошо, и, как в детстве, уснуть у него на коленях.
На секунду замерла, не дыша, застыла истуканом, широко открыв стеклянные сухие глаза и сглотнув горький ком в горле. Так страшно, неожиданно. Волнительно. Больно…
Вдруг в комнату через окно ворвался порыв ветра, затушив свечу, и я наконец очнулась. Тряхнув головой, будто отгоняя наваждение, снова вытерла набежавшие слёзы, и, положив аккуратно свёрнутую записку на раскрытую ладонь, легонько дунула, добавив совсем немножко магии.
Бумажка мягко приземлилась на стол, а я, поспешно закрывая за собой дверь, судорожно вздохнула.
Так надо. Помни, Эва, что иначе ты не могла. И научись быть сильной во всех смыслах, чтобы когда-нибудь, однажды… а, впрочем, пустые мечты.
Крадучись, вышла во двор, стараясь не скрипеть дверью, и плеснула прохладной воды из бочки в разгорячённое, будто обожжённое, лицо. Лунный свет упал на неровную водную гладь, и в отражении показалось тёмное едва различимое лицо.
Я не узнавала себя. Худая, смертельно бледная, с красными сумасшедшими глазами и искусанными губами. Встреть такую на улице — смотрела бы с жалостью, ибо вся моя фигура излучала отчаяние.
Сибилла уже ждала меня, вальяжно облокотившись на одно из деревьев рядом с тропинкой, ведущей в лес. Крепко сжимая маленький узелок с одеждой, я вопросительно, почти со священным ужасом смотрела на взрослую, древнюю ведьму, внутренне содрогаясь перед той неизвестностью, что меня ждёт.
