В джинсах и в самой моей любимой блузке – синей с желтыми цветами. Волосы подобраны наверх, но ветер уже успел вытянуть из прически мягкие каштановые прядки и спустить ей на щеки. Ты говорил, что хочешь ее увидеть, прозвучал у меня в ушах суховатый и безжалостный голос Нарсиса, ну так твое желание исполнено, отец мой. Значит, молитвы все же не всегда остаются безответными.
Она, должно быть, все это время была там, на судне, подумал я, и наверняка слышала каждое мое слово. Я умолк и застыл в полном оцепенении, не в силах продолжать, но четко сознавая все, что происходит вокруг: ветер, негромкий плеск речной воды, запах опавших цветов, усыпавших землю под деревьями. А внутри меня стояла тишина – и она была глубже самого глубокого океана.
Вот она все и узнала, подумал я. И винить мне за это некого, кроме себя самого. Что ж, так и должно было случиться; я всегда знал, что рано или поздно ей все станет известно. С моей стороны было полнейшим ребячеством воображать, что можно как-то удержаться, зацепиться за что-то хорошее, попытаться спастись от потопа, уничтожившего мою жизнь. И уж тем более я никак не мог надеяться на прощение.
Словно откуда-то из глубины, из-под толщи воды донесся до меня ее голос. Я почти ничего не мог разобрать – слова доносились до меня как некий набор шелестящих звуков, будто я находился в водолазном колоколе. Перед глазами стояла пелена, страшно болел живот, а ноги, казалось, находились от меня за тысячу миль и отказывались мне повиноваться. С трудом переставляя их, я двинулся куда-то по береговой тропе, не сознавая, куда и зачем, и понимая одно: я должен немедленно отсюда убраться. Кто-то окликнул меня, но я не обернулся. Незачем было оборачиваться. И я бросился бежать вдоль берега Танн, пока наконец Жозефина и Ру вместе со звуками реки не остались далеко позади. А я, нырнув между домами на улице Маро и срезав угол, бросился по распаханным полям куда-то в сторону, и вскоре маленькая тропка привела меня в дубовый лес Нарсиса.
Вот оно, это место, сказал я себе. Вот здесь я и завершу свою жизнь – среди цветущей земляники, ягод которой мне уже не увидеть. Как и герой той истории, я надеялся, что смерть сможет как-то искупить мои грехи, очистить меня. Молиться я не стал – разве что в душе, питая некую темную, богохульную надежду, молил о том, что, может быть, смогу наконец исчезнуть, раствориться в воздухе, и никто никогда обо мне даже не вспомнит…
Глава седьмая
Пятница, 31 марта
Я знаю историю о девушке, чей голос украла ведьма. О, эта ведьма вовсе не была такой уж злой, она была всего лишь очень печальной и всего боялась. Единственным достоянием ведьмы были ее дети: летний ребенок и зимний. Они родились одинаково необузданными, полными жизни и страшно любопытными. А ветер, очень ревнивый ветер, все кружил возле домика ведьмы, все звал и ее, и детей, все напоминал ей, что всякая магия имеет свою цену, и цену эту когда-нибудь придется полностью уплатить.
Но ведьма была знакома с этим ветром всю жизнь. И ей казалось, что, может быть, она все-таки сумеет его провести, станет такой же, как все остальные матери на свете, и будет жить в каком-нибудь тихом селении, пользуясь только той магией, которую можно скрыть в шоколаде.
И ведьма украла у своей малышки голос, и принесла его в жертву тому ветру; с тех пор говорить могла лишь девочкина тень. Зато ведьме удалось уберечь свою дочь от опасности, и отныне улететь она могла лишь во сне…
Но теперь я проснулась, мама. И понимаю, что никаких Случайностей не бывает. Есть только ветер, который постоянно напоминает нам, чем мы ему обязаны за то, какими мы стали. Есть только магия, которая живет в каждой из нас и тянется оттуда, стараясь добраться до каждого, кто рядом с нами. Ребенок – не утка, его нельзя удержать на пруду, всего лишь подрезав крылья, чтобы обмануть ветер. Ветер вообще можно обмануть лишь на время, но когда он вернется снова, то обрушится на тебя уже со всей мощью и яростью Хуракана.
Вот и сейчас опять дует тот ветер, и я отлично слышу его голос – голос, который может принадлежать кому угодно: Моргане Дюбуа, Вианн Роше или даже Зози де л’Альба…
А еще он может принадлежать мне. У меня ведь тоже есть голос. Просто я никогда особенно много им не пользовалась. Мне казалось, что это небезопасно. Мне казалось, что он мне не принадлежит. Но теперь я могу потребовать его обратно. Я и сама вполне могу им пользоваться. Я умею это делать.
Ветер у меня над головой уже начинает безобразничать, шелестя в кронах деревьев. Я слышу, как он насмехается, как пытается дразнить меня, прячась в глубине моего колодца желаний. Я знаю, чего он хочет. И говорю ему: «БАМ! Довольно! Теперь я главная!»
Я знаю, что хотела бы сделать в первую очередь. Выбрав в альбоме чистый лист, я рисую ферму Нарсиса и рядом с ней Янника и его мать – у мадам Монтур голова фламинго, а Янник очень похож на печального бурого медведя. Я даже знаю, какие у них должны быть голоса. Теперь мне очень даже пригодятся все те птичьи и звериные кличи, которым я так хорошо умею подражать.
Янник кричит: Это несправедливо! Ты никогда не разрешала мне друзей иметь!
Голос его матери звучит сердито и пронзительно, как этот ветер: Неправда, Янник. Я просто хочу, чтобы у тебя были нормальные друзья, а не…
– А не какие?
Ясное дело, она имеет в виду меня. Теперь голос Янника больше похож на медвежий рев – настоящий медведь, защищающий свой мед. Представив себе это, я чуть не расхохоталась в голос, но побоялась лишний раз ветер тревожить.
– Что значит «нормальные»? – ярится Янник. – То есть не такие, как я? Ты ведь это имеешь в виду?
– Ну что ты, Янник, ты вполне нормальный, – пытается она его успокоить. – Ты просто переживаешь сейчас определенную фазу развития. И если бы ты совершил над собой небольшое усилие, то наверняка смог бы…
– Я уже совершил усилие, – говорит Янник. – Но внутри-то я всегда прежний. А вот ты, мама, похоже, меня стыдишься. Прячешь подальше от чужих глаз. Притворяешься, будто сейчас я чем-то болен, но когда-нибудь непременно поправлюсь. Притворяешься и думаешь, что я стану другим…
– Но, Янник… – прерывает его мать, и кажется, будто она вот-вот заплачет. Мне даже чуточку ее жаль. В конце концов, она его мать. И всего лишь желает ему добра. – Янник, – говорит она, – ты ведь мой единственный сын. И я хочу только одного: чтобы ты был счастлив.
– Тогда позволь мне быть самим собой, – возражает он. – Я всегда был таким, как сейчас, и другим никогда не стану. И отныне я буду сам выбирать себе друзей, пойду тем путем, который сам для себя выберу, а если мне захочется, так я даже фриком готов остаться! Только так, мама, я смогу быть действительно счастлив.
Он, конечно же, прав. Не вижу ничего плохого в том, чтобы быть фриком. Фрики необычны. Экстраординарны. Мы с ним оба такие, Янник и я. Да, мы с ним экстраординарны. О, ты еще одно забыл сказать, Янник:
