– Ну что, неужели тебе не нравится?
– Просто я несколько удивлена. По-моему, тебе не свойственно совершать столь импульсивные поступки.
Это правда. Ру всегда все обдумывает. Он, может, и не всегда обсуждает свои планы, но я хорошо знаю: прежде чем принять любое решение, он сперва крутит и вертит его так и этак, точно кусок дерева на токарном станке, придавая ему форму, без конца шлифуя и лишь затем завершая работу.
– Но это вовсе не импульсивный поступок. Сперва мы с Морганой довольно много разговаривали. И не столько о ее работе, сколько о тех местах, где она побывала, и о тех людях, с которыми встречалась. Было очень приятно с ней поговорить.
Было очень приятно с ней поговорить. Я старалась подавить вспыхнувшее чувство негодования и обиды. Казалось, еще немного, и Ру признается мне в предательстве. В любовной интрижке или – что еще хуже – в глубоких интимных отношениях. Я заставила себя внутренне встряхнуться. В конце концов, Ру – не моя собственность. Да я совершенно и не хочу, чтобы он становился моей собственностью.
– Я тоже с ней познакомилась. Она и впрямь очаровательна, – сказала я. (И это была чистая правда.)
Ру кивнул.
– Она мне чем-то тебя напоминает. Она, как и ты, умеет ласково и нежно заглянуть в самую суть вещей. И заставить тебя увидеть то, что ты уже знаешь, но все время скрывал от себя.
– А тебя она что увидеть заставила? – спросила я.
Он только плечами пожал. Но в глазах у него плясали огоньки. А ветер снаружи игриво рычал, словно наполовину прирученный зверь, который все еще с легкостью может напасть на того, кто за ним ухаживает. Я чувствовала, как быстро бьется мое сердце, такими сердитыми маленькими поверхностными толчками. Вспыхнувший во мне гнев был совершенно иррациональным, но я отчетливо его чувствовала, как чувствовала и то, что этот ветер вновь готов сменить направление. Я даже прошептала маленькое успокаивающее заклинание: Кыш-кыш, исчезни!
Но по лицу Ру я уже понимала: этот ветер мне ничем не умилостивить. И взгляд у Ру был такой спокойный и неумолимый. И еще эта змея, что сама себя пожирает, начиная с хвоста… Словно мы живем для того, чтобы постоянно совершать одни и те же ошибки, чтобы отталкивать от себя тех, кого любим, чтобы двигаться дальше, хотя нам хочется остаться, чтобы молча ждать, когда нужно говорить. В той жизни, которую мы сами для себя выбрали, которой мы следуем, единственной постоянной величиной являются утраты. Утраты, которые в итоге съедают все остальное – как та змея съедает в итоге самое себя.
– Ты собрался уезжать?
– Да, Вианн, пора.
Мой голос звучал ровно, но был полон ненависти.
– Это из-за завещания Нарсиса? Из-за того, что тебе придется быть опекуном Розетт и заниматься ее собственностью?
Наверное, так и есть, думала я. Ру всегда выводила из себя одна лишь мысль о необходимости владеть землей. В мире Ру всякая собственность опасна; но еще более опасны длительные отношения с людьми. В мире Ру жизнь скользит мимо, как бы лишенная трения и похожая на реку: как и река, она подхватывает всякий плавучий мусор, потом тихо, осторожно выкладывает его на берег и устремляется дальше.
– Я обязательно встречусь с солиситором, – пообещал Ру. – И обязательно позабочусь, чтобы у Розетт не было никаких неприятностей.
– Я совсем не это имела в виду. – Теперь мой голос стал похож на опасно поблескивающее лезвие бритвы. – Ты нужен Розетт вовсе не из-за этого куска земли. Ты нужен Розетт, потому что ты – ее отец.
Это я зря сказала. И он, разумеется, взорвался:
– Только в тех случаях, когда это устраивает тебя, Вианн! А в остальное время мне не ясно даже, хочешь ли ты вообще, чтобы я был рядом с вами. Ты же как чертов флюгер! Рабыня ветра. Подчиняешься каждому его порыву. И я никогда не могу толком понять, что тебе нужно. Скажи, Вианн, чего ты хочешь?
Мне хотелось попросить его: останься! И я тут же услышала голос матери, которая напоминала мне, что так будет всегда, что за все нужно платить…
И я сказала:
– Я хочу, чтобы ты был свободен.
– Но я всегда был свободен, – пожал плечами Ру.
Я вспоминала птиц на фоне неба и запах пригоревшего шоколада, и мне так хотелось сказать ему: не уходи, но я больше не могла вымолвить ни слова.
– Значит, все кончено? – спросила я, помолчав.
Он кивнул:
– Да, Вианн. Мне так кажется.
Сказал и исчез – как та стая птиц, промелькнувшая в солнечных лучах.
Глава третья
Среда, 22 марта
После ухода Ру я села за кухонный стол и заплакала. Я никогда не плачу. Я никогда не плачу. Но слезы все текли и текли, оставляя на выцветшей от старости деревянной столешнице темные пятна, похожие на крупные капли дождя.
Все дело в том, думала я, что Ру превратился для меня во что-то вроде этого стола. Такой же постоянный, зависимый, отмеченный многочисленными шрамами в результате длительного использования. В общем, за все эти годы я пришла к выводу, что Ру полностью принадлежит мне. Но я ошиблась! Ничто мне не принадлежит. Все, что у меня есть, взято в аренду или взаймы. Этот магазин. И кухонный инвентарь. И даже рецепты. Всё – за исключением Розетт.
Я знаю, кого надо винить. Моргану Дюбуа. Имя, безусловно, вымышленное. Мне бы следовало сразу это понять: мои имена ведь тоже постоянно менялись, подобно временам года. У меня даже выработался некий инстинкт, позволявший мне видеть сквозь слой повседневности то, что скрыто в глубине. Но в Моргане я ничего разглядеть не сумела. Я видела только черных птиц и переплетенные побеги земляники с листьями, цветами и ягодами.
Ее принес к нам нехороший ветер. Мне сказали об этом и карты Таро, и пары́ шоколада. И пока я наблюдала за ней исподтишка, она успела завить кольцо перемен. Нарсис оказался первым. Ру – вторым. Подобно сказочному Крысолову, она наигрывает на дудочке свою мелодию, и головы послушно приподнимаются, и глаза сияют ей навстречу, и в воздухе завиваются спирали конфетти. А она, умелый Крысолов, все продолжает играть, и в ее мелодии каждый начинает чувствовать зов ветра, смену времен года, танец быстротекущих дней. Сперва эта мелодия очень проста, обманчиво проста и обманчиво приятна. Но постепенно она развивается, становится широкой, как река, грохочет, как ток крови в висках, а потом превращается в мощную приливную волну, и верхом на этой волне мчится Моргана Дюбуа, не ведающая ни горя, ни утрат; безжалостная и ненасытная…
И хуже всего то, что я понимаю: я и сама могла бы стать точно такой же, если бы не мои дочери, которые держат меня, как якорь. Я тоже могла бы превратиться в некое существо, в котором нет ничего человеческого, которое пожирает жизнь тех, кто его окружает. Неужели поэтому Моргана вызывает у меня такой страх? Потому что слишком сильно напоминает мне ту женщину, какой могла стать и я? Да, я могла бы стать такой, если бы сама позволила этому случиться. Но если мне все же предстоит стать кем-то еще, не может ли Моргана Дюбуа занять мое нынешнее место?
