Мы обменялись рукопожатием. Руки у нее оказались неожиданно теплыми. А я вдруг почувствовала себя обманщицей: этакой представительницей местного прихода, приветствующей новую жительницу городка. Вот уж полная глупость, думала я. Ведь я и сама нездешняя.
– А вы давно здесь живете? – спросила Моргана.
Пришлось подумать. Ведь время ведет себя совершенно иначе, если достаточно долго прожить на одном месте: времена года сменяют друг друга, трава вырастает и вянет, шрамы на мебели темнеют от времени. И становится так легко вообразить себе, что теперь это мой родной край; и так легко поверить в силу корней, дающих ростки, и в силу воспоминаний.
– Пять лет, – сказала я. И уже от одного того, что произнесла это вслух, почувствовала себя как-то странно. Такие, как я, мыслят и считают время не в годах – только в днях, неделях или, может быть, в месяцах. Годы – это для других. Годы – для тех, кто не слышит зова ветра.
– Вам повезло, – сказала Моргана. – А для меня девять месяцев были самым долгим сроком, который я сумела прожить на одном месте. Почему-то через некоторое время начинаешь испытывать непреодолимую потребность оказаться где-то еще, если вы понимаете, о чем я.
Пришлось улыбнуться и ответить:
– Думаю, да.
– И потом, работы под конец становится гораздо меньше. А когда этот источник иссыхает, приходится следовать за карнавалом дальше.
– За карнавалом?
– За шоу фриков. За ярмаркой. В те места, куда те, для кого эти места не родные, стекаются, чтобы понять, кто же они такие. – Она бросила на меня лукавый взгляд поверх своей чашки. – Татуировка способна в равной степени и обнажить многое, и скрыть. Вот вам, например, я бы посоветовала что-нибудь маленькое. Какого-нибудь зверька или, может быть, птичку, – но непременно что-то живое, с бьющимся сердцем.
– Вы имеете в виду… татуировку? Я не любительница подобных украшений.
– Вы не поклонница боди-арта?
– На других людях мне это, пожалуй, даже нравится, – сказала я. – Но сама я никогда не хотела иметь подобную отметину.
Отметину. Странно, почему я выбрала именно это слово? И все же оно казалось мне наиболее подходящим. Такие люди, как мы, стараются не иметь никаких отличительных знаков. Мы никому не открываем ни наших шрамов, ни наших воспоминаний. Этим я очень отличаюсь от Ру, у которого все тело словно гобелен, где запечатлены истории его любовей, печалей и радостей, сражений и многочисленных странствий, тогда как моя кожа чиста, это территория, не нанесенная ни на одну карту. И меня при одной мысли о том, чтобы позволить этой женщине использовать меня – или Ру – в качестве холста для ее рисунков, вдруг зазнобило.
– Но я воспринимаю это отнюдь не как нанесение отметин, – возразила она. – Скорее уж как выявление чего-то потаенного, спрятанного у человека глубоко внутри. Например, некой тайны. Или признания. Скажем, индейцы майя покрывали тела татуировкой, желая умилостивить богов. Они считали, что татуировка способна выявить форму души, скрытую под кожей.
Я это, разумеется, знала. Мое ремесло требовало от меня немалых знаний об этой стране крови и шоколада. Однако мне стало не по себе, когда Моргана принялась столь открыто рассуждать о традициях индейцев майя и об их магии; а ведь моя мать, подумала я вдруг, сразу, наверное, всем сердцем полюбила бы эту женщину.
– Если честно, я не уверена, что в Ланскне найдется много желающих сделать тату, – сказала я. – Народ здесь осторожный, консервативный, не то что в крупных городах. Могу я спросить, почему вы выбрали именно это место?
Она пожала плечами.
– Да никаких оснований для этого, собственно, не было. Просто возникла прихоть, и все. По-моему, чаще места сами меня выбирают, а не я их.
– Ну что ж, мне, пожалуй, пора, – сказала я.
– Спасибо за подарок. И если вдруг передумаете, то знаете, где меня найти.
Я возвращалась в chocolaterie, исполненная глубокой тревоги. А Моргана, стоя в дверях, смотрела, как я иду, и ее страшные металлические протезы были почти полностью скрыты свободными черными брюками. Во что бы там ни верили древние китайцы, а у меня попросту нет причин предполагать, что в Моргане действительно таится зло; однако все в ней вызывает у меня необъяснимую тревогу. И то, что она появилась здесь вместе с переменившимся ветром. И цвета ее ауры у дверей салона. И то, что Розетт туда буквально тянет, несмотря на мои предупреждения и просьбы держаться от этой женщины подальше. А теперь еще и разговоры об индейцах майя – по-моему, это как-то слишком горячо, чтобы казаться просто совпадением.
Вот вам, например, я бы посоветовала что-нибудь маленькое. Какого-нибудь зверька или, может быть, птичку, – но непременно что-то живое, с бьющимся сердцем. Что она имела в виду? Татуировка способна в равной степени и обнажить, и скрыть многое. Что же она такое увидела во мне? Что заставило ее сделать подобный вывод?
А все-таки долго она здесь не продержится. Ланскне-су-Танн обладает редкостной способностью изгонять тех, кого сочтет чужаком. Мне ли этого не знать: я ведь и сама была одной из таких изгнанниц. Слухи и сплетни здесь так и роятся: малейшего шепотка достаточно, чтобы человек почувствовал, что ему в этом городке не рады. А я уверена: шепотки обязательно будут, ведь шепотки и слухи – это здешняя валюта. И женщину ее возраста – да еще и со всякими татуировками – вполне могут заставить отсюда убраться уже к Пасхе.
Странно, но при мысли об этом я испытала удовлетворение. И снова вспомнила материну колоду карт. Смерть. Шут. Башня. Перемена. Розетт слишком любопытна, ее надолго не удержишь вдали от этого места. А вскоре из Парижа еще и Анук приедет; моей маленькой Анук вовсе не нужна очередная Зози, способная ее соблазнить. Смерть. Шут. Башня. Перемена. Ну, перемен уже и так было многовато. Я перебирала карты, рассматривая их рубашки, – это всегда помогало мне сосредоточиться. Рубашки, собственно, могут быть любыми, однако в картах Таро заключена все же определенная сила, порожденная многовековой традицией. Смерть. Шут. Башня. Перемена. А что, если мастерство Морганы в чем-то родственно моему? Татуировка способна в равной степени и обнажить многое, и скрыть. На мой взгляд, звучит как некая версия знакомого призыва: Попробуй. Испытай меня на вкус. Проверь.
Я снова посмотрела через площадь на пурпурную дверь, которая теперь была плотно закрыта, чтобы ее не распахнул порывистый ветер.
Что же такое Моргана сумела во мне разглядеть? Зверька или, может быть, птичку, – но непременно что-то живое, с бьющимся сердцем. Мне были слышны шаги Розетт наверху; шаги звучали сердито, похоже, она просто топала ногами по дощатому полу. Интересно, а Моргана заметила Бама? И если да, то что еще она успела заметить?
Я решила пойти на кухню. Аромат какао должен был бы меня успокоить, но этого почему-то не произошло. Знаете, индейцы майя покрывают тела татуировкой, желая умилостивить богов. Если бы это было так просто, вдруг подумала я. Если бы действительно существовал способ умилостивить этот ветер с помощью небольшого кровопролития.
