– Ох уж эти дети! – моментально встрепенулась тетушка Анна. – Полудурок и немецкое отродье…
Но договорить она не успела: мой отец, этот тихий человек, начинавший заикаться при первых же признаках скандала, превратился в кого-то совершенно мне не знакомого и решительно сделал три широких шага вперед. Кулаки сжаты, лицо красное и сердитое, ноги в резиновых сапогах подняли в грязной луже настоящие волны. Но тетушка Анна даже с места не сошла – так и стояла, элегантная, в блестящих новеньких ботиночках. Нет, испуганной она не выглядела – скорее уж настороженной, как кошка, когда та столкнется нос к носу с большой свирепой собакой и прекрасно знает, куда именно нужно ударить когтистой лапой, чтобы обратить противника в бегство.
Несколько мгновений они стояли так лицом к лицу, и отец первым не выдержал – отвернулся.
– Ну что ж, – спокойно заметила тетушка Анна, – значит, кровь в тебе заговорила… – Я так и не понял, вопрос это был или нет. – Кровь всегда дорогу найдет, даже если язык едва успевает.
Отец стоял, опустив голову, и разглядывал собственные сапоги, и вот тут-то я не выдержал и заплакал. Не из-за слов тетушки Анны – я и значения-то их не понял, – а из-за того, как выглядел мой отец. А выглядел он как здоровенный неграмотный деревенский дурень, пойманный на каком-то мелком проступке.
– Ну? – снова сказала тетушка Анна, и теперь это точно был вопрос.
– М-м-м… – еле выговорил отец.
– Что «м-м-м»?
– М-м-мне очень жаль, п-п-прости, п-п-пожалуйста, – скороговоркой сказал отец, и я увидел, что он весь дрожит, да так, что от его сапог по воде идет мелкая рябь, словно перед началом землетрясения.
– Очень хотелось бы надеяться, что тебе действительно жаль, – сказала тетушка Анна и чуть улыбнулась, растянув поджатые губы. – А теперь вам, дети, по-моему, лучше пойти вместе со мной домой, пока Наоми не доигралась до смерти. Ну, а тебе, – обратилась она ко мне, – раз уж ты так любишь рассказывать всякие истории, придется переписать двадцать библейских стихов, причем самым лучшим почерком, я проверю.
Это было одно из ее излюбленных наказаний, придуманных специально для того, чтобы, во-первых, заставить меня как можно дольше сидеть спокойно (если бы я случайно сделал хоть одну описку, мне пришлось бы переписать целиком всю страницу), а во-вторых, как можно дольше держать меня под присмотром и в безопасности. Что касается Мими, то ее тетушка Анна попросту заперла в нашей общей спальне, и я весь день слышал ее протесты – но больше она никогда разговаривать не пыталась. Словечко «Ка-а», «корабль», было единственным, какое ей удалось вымолвить.
Свет совсем померк. Я, должно быть, увлекся и читал дольше, чем собирался. Странно, но повествование буквально засасывает меня – а ведь в нем речь идет о людях, многие из которых умерли еще до моего рождения. Но пока история Нарсиса не дочитана, он будет со мной. И я сейчас почти вижу его: он развалился в моем кресле, а глаза, утонувшие в сети перекрещивающихся морщин, так и посверкивают. Возможно, именно поэтому он мне и там, за витриной бывшего цветочного магазина, привиделся. А может, виноват Великий пост? Может, у меня просто пониженное содержание сахара в крови?
Стаканчик бренди в честь Нарсиса. И один в честь меня самого – ничего страшного, если я выпью. Ведь, в конце концов, действительно Великий пост, время духовных исканий и размышлений. За окном дождь, на том конце улицы горит фонарь, и в его свете поверхность мостовой отливает серебром. Я встал, чтобы задернуть шторы, и увидел, как мимо идет какая-то женщина. Воротник ее блестящего черного плаща поднят, чтобы защититься от дождя, и лица ее почти не видно, но я сумел разглядеть очень светлые, какие-то даже серебристые волосы. Она явно была не из тех, кто мне хорошо знаком. Впрочем, сказал я себе, теперь в Ланскне полно людей, которых я либо совершенно не знаю, либо просто не узнаю. Ничего не поделаешь, отец мой, в последнее время я и себя-то с трудом узнаю. Столь многое изменилось с тех пор, как ты умер. С тех пор, как ветер занес в Ланскне Вианн Роше.
Вианн Роше. А о ней-то я почему вспомнил? Та прошедшая мимо женщина была совершенно на нее не похожа. И все же было в ней что-то общее с Вианн: может, походка, или беспечный поворот головы, или то, как выбившиеся из-под воротника плаща волосы сверкают от капель дождя, точно перевитые жемчугом. Я видел ее всего несколько мгновений, и тем не менее она чем-то напомнила мне Вианн; по-моему, я даже уловил некий странный, принесенный ветром запах гари, древесного дыма и бензина.
Глава вторая
Воскресенье, 19 марта
Ру почти никогда не остается до утра. Часам к трем он уже начинает испытывать беспокойство и готов уйти. Ну что ж. Я проводила его, а сама снова легла и проспала до позднего утра, и снились мне Ру, Анук и Розетт, которые у меня на глазах превратились в стаю черных птиц. Разбудил меня колокольный звон, а потом оказалось, что и в дверь кто-то стучится.
Я выглянула в окно. Только половина десятого – по воскресеньям я обычно открываюсь в половине одиннадцатого, – а у дверей chocolaterie уже кто-то стоит. Впрочем, я сразу поняла, кто это: на ней была та же шляпка, что и вчера, на заупокойной службе в честь Нарсиса.
– Мишель, погодите минутку, я сейчас спущусь! – крикнула я и, мгновенно натянув джинсы и алый свитер, сбежала вниз, чтобы открыть дверь. Розетт, стоя на верхней ступеньке лестницы, наблюдала за моими действиями, но сама явно спускаться не собиралась. Мишель Монтур она явно недолюбливает – да, собственно, и не пытается это скрыть, – а вот Янник, сын Мишель, ей нравится. Мишель из когорты тех элегантных, исполненных вечного презрения женщин, которые одеваются в костюмы пастельных тонов. Арманда насмешливо называла их «библейские потаскушки». Если честно, то и мне Мишель Монтур не очень-то нравится, и сейчас я прекрасно понимала, что ей от меня нужно.
Я распахнула перед ней дверь и торопливо извинилась:
– Ох, извините, Мишель! Я нечаянно проспала. Проходите, пожалуйста. Присядьте. Могу я предложить вам что-нибудь?
Глаза у нее такого серебристо-серого цвета, который напоминает мне туман над рекой. А волосы – они весьма изысканного оттенка «серебристый блонд» – собраны в низкий узел в ямке под затылком. По нарядным перчаткам и шляпке легко догадаться, что она ходила к мессе.
– Благодарю вас. Можно чашечку вашего знаменитого горячего шоколада? Мне бы очень хотелось его попробовать.
– Только придется несколько минут подождать, – сказала я. – Я ведь еще и магазин не открывала.
– Спасибо, я с удовольствием подожду. – И она уселась на табурет у барной стойки в передней части магазина.
Из кухни мне было видно, как внимательно она наблюдает за моими действиями. Сперва нужно цельное молоко налить в глубокую медную сковороду и нагреть почти до кипения. Затем добавить специи: мускатный орех, гвоздику и пару стручков перца чили, сломанных пополам, чтобы уменьшить остроту. Через три минуты чили можно вынуть – он уже отдаст весь свой аромат – и добавить две горсти рубленого темного шоколада, но не порошка, а именно того шоколада, который я использую для пралине, и помешивать, пока шоколад полностью не растворится. Затем добавить неочищенный тростниковый сахар по вкусу, снова довести почти до кипения и сразу же подавать в фарфоровой чашке, прицепив на краешек langue de chat
[18].
