– Мы были сестрами, – продолжала Йедда.
Я потянулась к ней своей мордочкой, и она еще больше наклонилась ко мне – так, что ее лицо оказалось совсем близко к моей мордочке.
– Я уже давно не бывала так близко к тебе.
Наши носы были друг от друга на расстоянии буквально в длину трех волосков. Я уже хотела прикоснуться своим носом к ее носу, когда она вдруг сказала:
– Когда я в последний раз гладила тебя в пустыне, потом я вас обоих убила.
На том раскаленном песке я впервые сошла с ума. Возможно, после этого я всегда была сумасшедшей. Эти собаки должны поплатиться за то, что они мне тогда сделали. Расплата должна наступать снова и снова. И теперь, после того как я прошла через концлагерь, они должны поплатиться даже больше, чем когда-либо раньше. Мне вспомнился огонь в печах. Вспомнились друиды и костер, на котором сжигают людей. Эти собаки должны сгореть.
Йедда продолжала меня гладить, но уже как-то грубо и против шерсти. При этом от нее начало пахнуть ненавистью.
– И в этой жизни мне придется вас опять убить, – сказала она.
Придется? Это ведь может происходить только по ее собственной воле. Кого-то убивать – это ведь не может быть предначертано судьбой! Да-да, конечно, моя сущность как хищника состояла в том, чтобы убивать других зверей ради пропитания. Однако убивать из мести – это что-то совсем иное.
Мне захотелось ткнуться в нос Йедде, чтобы она почувствовала, что я не мышь, не заяц, не крыса…
Она выпрямилась.
– Мы все еще можем быть сестрами! – отчаянно залаяла я.
– Мне необходимо от вас наконец избавиться, – тихо сказала Йедда.
– Мы убежим, и ты нас никогда уже больше не увидишь! – завыла я. – И в самом деле никогда!
Она выставила серебристый металлический предмет в моем направлении, нажала на него пальцем, и из него снова выскочило пламя. Я уставилась, как зачарованная, на этот маленький огонек.
– Тот друид был бы очень рад, если бы у него появилась зажигалка.
Ее голос звучал насмешливо.
Я не поняла того, что она сказала. Но пламя само рассказало мне обо всем. Йедда хотела нас сжечь.
Она, вытянув руку в мою сторону, держала огонь на расстоянии одной собачьей морды от меня. Я отпрянула назад на длину собачьего туловища, а потом еще на столько же и еще. На мою голову все равно веяло жаром, исходящим от пламени. Я, наверное, рехнулась, но у меня мелькнула мысль, что я могла бы ее переубедить. Она посмотрела на меня странным взглядом и сказала:
– Бегите!
37
Настоящий пожар я в своей жизни видела лишь один раз. Во время одной сильной ночной грозы молния ударила в другой конец мусорной свалки. Языки пламени поглотили все – пластмассу, металл и испорченную еду. Мы едва не задохнулись от дыма, когда бежали под проливным дождем к краю свалки, не слыша даже своего собственного тявканья. Разряд грома нас всех оглушил. Мы с братьями и сестрой остановились лишь на берегу реки, которая текла возле свалки. Пожар полыхал всю ночь и весь следующий день, пока люди, наконец, не потушили его водой, которую они лили на него из гигантских трубок. Прошел целый день, прежде чем к нам вернулся слух, и почти полгода, прежде чем мое левое ухо перестало ныть. Запах горящего мусора был для меня самым худшим из всех, которые я когда-либо чувствовала, пока я не столкнулась с запахом из трубы здания, в котором сжигали собак. Может, Йедда хотела сжечь нас в таком же здании?
Я запаниковала, и у меня едва не начался приступ кашля. Если бы он начался, я бы уже не смогла остановиться, и Йедда расправилась бы со мной без особого труда. Чтобы избежать приступа, я попыталась сконцентрировать свое внимание на чем-то другом. Я отвела взгляд в сторону, и он зацепился за труп Синего Перышка. Меня охватил гнев. Она убила эту птицу, только чтобы досадить нам, а не для того, чтобы избавить себя от страданий. Мне очень захотелось напасть на Йедду. Однако в одиночку мне бы с ней справиться не удалось. А может, вместе с Максом? Нет, от него слишком сильно пахло страхом и стыдом, и он таращился на пламя, пляшущее на серебристом металлическом предмете Йедды, которая абсолютно спокойно затягивалась уже второй сигаретой. Эта женщина повелевала огнем. И если она могла повелевать огнем, то, возможно, она могла также повелевать дождем, морем и землей. Мы же с Максом не повелевали ничем. Мы могли делать только то, чего потребовала от нас Йедда, – бежать.
Я отскочила от нее к Максу и пролаяла:
– Нам нужно бежать отсюда!
Макс меня как будто не услышал: он продолжал смотреть прямо в лицо Йедды. Я могла бы пихнуть его так, как он пихнул меня в парке, или же снова назвать его Дьялу, но я лишь тихо сказала:
– Если мы хотим, чтобы у нас когда-нибудь были детеныши…
Макс удивленно посмотрел на меня. Однако сама я удивилась еще больше. И как я только могла высказать подобную мысль?! Я ведь раньше не могла себе даже вообразить, что у меня с ним будут дети. Кроме того, Макс был не способен зачать детенышей. Однако если человек способен повелевать огнем и если у всех живых существ имеются бессмертные души, то разве в этом мире не может оказаться возможным и многое другое – даже то, что кажется нам нереальным? Может, именно нереальное и является возможным?
Возможное всегда было для меня недоступным. У меня не было мамы, которая бы меня любила. Не было братьев и сестер, которые бы относились ко мне хорошо. У меня не было жизни с двумя глазами. А вот невозможное, наоборот, становилось для меня реальностью: я увидела море и узрела в нем настоящую красоту. В Синем Перышке я – пусть даже и на короткое время – нашла подругу. А в Максе – товарища. Невозможное подарило мне больше, чем когда-либо могло подарить возможное.
Думал ли Макс в этот момент о том, можно ли завести со мной детенышей, я сказать не могу. Но глазами, носом и ушами он был возле меня и ответил твердо:
– Мы от нее убежим.
38
Мы побежали с пляжа в лес. Деревья в нем были намного выше и внушительнее, чем те, что росли в парке. Если бы мы сейчас не спасались бегством, их великолепие впечатлило бы меня точно так же, как восхитила красота моря. Я легла бы под одним из них и стала бы представлять себе, как собака-мать и волк-отец когда-то заключили здесь свой договор и как их дети затем ходили вместе на охоту на удивительных рогатых животных, которые называются «косули» и мясо которых намного вкуснее даже самой нежной зайчатины.
Земля, по которой мы бежали, была выжжена до состояния пыли долгой жарой, которая затянулась до самой осени и пока почти не спадала. Мы бежали по выступающим из земли корням и по валяющимся на ней веткам и листьям. Мы наступали на муравьев и жуков, и я случайно даже раздавила существо, которое Макс называл улиткой. Твердая оболочка этого существа больно вдавилась в мою лапу, а мягкая часть ее туловища расплющилась под моими когтями.
